Амелия Грей - Прошлой ночью с герцогом [litres]

– Джозефина мало знает о нашей матери, а о прошлом и семье Мейфорт и вовсе ничего. И я хотела бы, чтобы все так и оставалось.

– Почему?

О, эти непрошеные слезы, постоянно угрожавшие хлынуть по щекам! Как можно все объяснить ему и при этом не заплакать? Она знала, как настойчив Гриффин, когда чего-то хочет: ни за что не отстанет, пока не получит ответы на все свои вопросы. Нужно все рассказать, пока его проницательность и нежность не заставили ее броситься к нему в объятия и по-женски, навзрыд, расплакаться.

– Она любила отца. И он любил ее, писал стихи, читал. Джозефина тоже писала стихи до самой его смерти. Теперь девочка клянется, что ненавидит поэзию, но я-то знаю: так она пытается справиться с ударом от кончины отца. Для нее все это очень непросто. Я не говорила сестре, что семья матери не одобряла ее нового мужа, называла нищим ирландцем, бродячим поэтом, у которого ни пенни за душой; утверждала, что она умрет нищей и несчастной.

Ее голос прервался всхлипом, но она быстро его подавила и с горечью заключила:

– И самое страшное, что они оказались правы: мама действительно ошиблась в своем выборе.

Ее голос снова дрогнул.

– Эсмеральда…

Гриффин потянулся было к ней, но она увернулась и быстро вытерла слезы.

– Нет.

Она не хотела его жалости. Если он обнимет ее и прижмет к своей груди, она разрыдается, и одному Господу ведомо, когда остановится и чем все закончится.

Эсмеральда откашлялась, в который раз вытерла глаза и повернулась лицом к Гриффину.

– Только не надо нас жалеть. Я не хочу, чтобы Джозефина вращалась в обществе, чтобы на нее смотрели сверху вниз из-за того, что у нее был такой отец. Уж вам ли не знать, каким жестоким может быть свет.

– Верно.

– Только, прошу, не выгоняйте нас. – Голос ее опять прервался, но она шмыгнула носом и нашла в себе мужество добавить: – Ведь вы же сами умоляли меня принять ваше предложение.

– Умолял? – повторил Гриффин, не веря своим ушам, и наклонил голову так, что их лица почти соприкасались: – Я никогда никого не умоляю, Эсмеральда.

Она запрокинула голову:

– Я неправильно выбрала слово.

– Как насчет «настаивал»?

– Вы просто преследовали меня.

– Нет, скорее перехитрил.

– Но вы же согласились на все мои требования.

– Да, но лишь потому, что меня все устраивало.

Почему у него на все есть ответ?

– Тем не менее у нас договор, ваша светлость: вы на нем настояли, – и я полна решимости заставить вас его выполнить.

– Смело.

У нее нет выбора: если не сказать все сейчас, они с Джозефиной обречены.

– Я уверена, что благодаря леди Норвуд уже весь Лондон знает, кто моя мать, но поскольку я двоюродная сестра виконта Мейфорта, не вижу, каким образом это может плохо отразиться на ваших сестрах, поэтому считаю возможным продолжить выполнять свои обязанности.

– Дело не в этом: вы леди и вообще не должны работать.

Он опять провел рукой по волосам.

Наверное, она выводила его из себя, но не могла отступить, поэтому ответила твердо, хотя внутри все дрожало:

– Я играю теми картами, которые сдала мне жизнь. Итак, я остаюсь в вашем доме или мне завтра вернуться в агентство?

Он пристально посмотрел на нее.

– Я не могу оставить вас у себя на службе, и это никак не относится к моим сестрам.

– Вздор! – возразила Эсмеральда. – Вы здесь не живете. Если находите меня настолько неприятной, мы можем с юными леди ездить в отдельном экипаже.

– Вы меня не поняли…

Его губы были так близко…

Он вынул из ее волос шпильку и уронил на пол.

– Что это вы делаете?

Тихий смешок сорвался с его губ:

– Хочу посмотреть на ваши волосы, вот и распускаю.

За первой шпилькой последовала вторая. Эсмеральда почувствовала, что сил отстраниться у нее нет: его руки в волосах словно зачаровали, и она не могла двинуться. Третья шпилька полетела на пол, и несколько прядей опустились ниже плеч.

– Разве не знаете: единственное, что я нахожу в вас неприятными, – это привычка стягивать свои роскошные золотисто-каштановые волосы в тугой узел на затылке и носить серое.

– Но такой внешний вид соответствует моему положению.

– Теперь нет. Вы знаете, что я не мог целовать вас, пока вы жили у меня в доме.

– Только существо без совести и чести способно воспользоваться беззащитностью служанки.

Еще одна шпилька выскользнула из узла, и стеклянные бусы, которыми она украшала прическу, плюхнулись на ковер у их ног. Герцог с удовольствием провел пальцами по упавшим ей на плечи длинным прядям. Улыбка на его лице была нежной и серьезной.

– Так гораздо лучше.

Сердце Эсмеральды буквально таяло.

– Но и теперь, когда я знаю, что вы невинная, воспитанная в строгости молодая леди и мы равны, все равно не должен вас целовать.

– Равны? – презрительно фыркнула Эсмеральда, почувствовав, как неприязнь к аристократам опять поднялась в душе. – Шутите? Разве я могу быть ровней герцогу?

Он прижал палец к ее губам, чтобы заставить замолчать, и она, вместо того чтобы отпрянуть, не моргнув глазом приняла прикосновение.

Он так оглядывал ее лицо, словно пытался что-то отыскать и никак не находил.

– В обществе мы равны, Эсмеральда. Если вы останетесь здесь, то каждый раз, когда стану приезжать сюда, я захочу вас поцеловать.

Тыльной стороной ладони он медленно, нежно провел по ее щекам.

– Даже герцог не всегда может получить то, чего хочет, – возразила она.

– Я объясню, от чего благородно пытаюсь вас спасти. Я желаю вас, Эсмеральда, желаю с отчаянием утопающего, который пытается добраться до берега.

В его лице было столько нежности, что у нее перехватило дыхание. Он ласкал пальцем ее губы, а у нее не было сил ему запретить.

– Я хочу целовать ваши прекрасные губы.

Она тоже этого хотела. А пальцы герцога скользнули к ложбинке у горла.

– Я хочу целовать вас здесь, где чувствуется пульсация крови, воспламененной моими прикосновениями.

«Да».

Его рука спустилась ниже, обхватила грудь, сжала и стала гладить.

– Я хочу целовать вас здесь, где ощущаю биение сердца, такое частое, что это возбуждает меня.

По-прежнему глядя ей в глаза, он сжал ее талию, потом положил распластанную ладонь ей на живот.

Тихий стон сорвался с ее губ, и она услышала, как участилось его дыхание.

Он ждал.

Его рука так же медленно поползла вниз и сжала холмик у развилки ее бедер.

Она ахнула от удивления, но не пошевелилась, все еще слишком поглощенная своими ощущениями.

– Вы неотразимы. Я хочу лечь с вами и сделать своей. Теперь вы понимаете, почему не можете оставаться здесь, где мне так просто добраться до вас?

Тело Эсмеральды горело от желания и страсти. Рука Гриффина была теплой, твердой и странно успокаивающей, хотя ей должно быть страшно оттого, что он дотрагивался до нее столь непристойным образом. Как бы то ни было, она не желала, чтобы он отнял руку.