Екатерина Оленева - Так становятся звёздами. Часть 2 [СИ]

— Сделайте одолжение, — Торн спрятал зевок в кулаке, поднеся руку ко рту.

— Я выполнял приказы отца, — вскинул непокорную голову Сезар, с вызовом глядя брату в глаза. — Сегодня ты судишь меня за то, что я хорошо служил общему делу? Убивая людей из оглашённого списка, я выполнял то, что ты сам приказывал мне сделать, брат.

— Не брат! — в ярости прошипел Торн. — Не брат! Ваше Императорское Высочество!

В зале воцарилась такая тишина, что пролети муха было бы слышно всем.

— Продолжайте, — раздражённо велел Торн. — А подсудимый пусть молчит! Или будет связан.

Гаитэ не могла поверить собственным ушам, не могла видеть происходящего, настолько всё вокруг было пронизано ложью и несправедливостью.

Неужели Торн не понимает, что унижает этим судом не столько брата, сколько самого себя?!

Но Торн, по всей видимости, этого не понимал. Он знал лишь одно — Сезар может быть для него опасен, поэтому его нужно устранить.

Многолетнее соперничество подходило к концу.

В детстве, будучи маленькой девочкой, Гаитэ свято верила, что родные, семья — самый твердый оплот, защита, место, где ты ценен потому, что существуешь. Счастлив тот, кто находится под сенью родного дома, потому что там он в безопасности. Но жизнь словно нарочно преподносила ей один жестокий урок за другим, где самые близкие предавали самыми первыми и наиболее жестоким, изощрённым образом. Сначала мать, потом — брат, сейчас брат фактически готовился убить брата.

А что потом?

Кто из них двоих первым предаст другого? Она — мужа? Муж — её?

А главное — ради чего всё это? Что мы за странные люди, что никак не умеет понять друг друга? Слышать друг друга? Любить друг друга?

— Я здесь не за тем, чтобы обвинять стоявшего передо мной принца крови в убийствах. Я обвиняю Сезара Фальконэ в похищении моей дочери, Нарини Лайстрин. Он похитил её и использовал как наложницу, развратную рабыню.

Известие об очередной любовницы Сезара острой стрелой попало в сердце Гаитэ. Торн понял это и на лице его отразилось выражение крайнего удовольствия.

Сезар, возможно по той же самой причине, помрачнел, как горизонт перед грозой.

Бросив взгляд в сторону сникшей Гаитэ, он резко шагнул вперёд, зазвенев натянувшейся цепью:

— Я прошу права защищать себя!

— Нет, — с нескрываемым, садистским удовольствием протянул Торн, наслаждаясь собственной властью и беспомощностью соперника. — Ты можешь присутствовать на суде дальше только при условии, что не издашь больше не звука.

Несколько коротких мгновений братья буравили друг друга взглядом, потом Сезар опустил ресницы, вынужденно отступая назад. Что ещё можно сделать, когда ты закован по рукам и ногам, как не совершить жалкую попытку сохранить лицо?

— Продолжайте, — кивнул Торн. — Свидетель может уйти. Зовите следующего.

Имя следующего свидетеля заставил вздрогнуть и королеву, и обвиняемого:

— Обвинение вызывает Стеллу Рэйвдэйл!

Гаитэ вцепилась обеими руками в подлокотники. Ей хотелось завыть и наброситься с кулаками и на мать, и на мужа.

Как мог Торн вызвать Стеллу свидетельствовать против брата! Как могла её мать на это согласиться?!

Стелла выглядела прекрасно. Чёрное и алое всегда было ей к лицу.

Пройдя по судейскому залу, неспешно подметая плиты подолом великолепного платья, она замерла перед королевской четой со спокойной, самоуверенной улыбкой на губах.

Первых слов матери Гаитэ не услышала из-за шума крови в ушах. Ей не хватало воздуха. Но постепенно она заставила себя успокоиться и начала вслушиваться:

— Сезар Фальконе был рождён чудовищем, — Стелла с вызовом глядела на собственную дочь. — Бесполезно пытаться спасти его, он лишь утянет тебя за собой. Сезар Фальконе — это болезнь, чума, которая не лечится.

Случайно или нет эта чертовка упомянула жуткую болезнь, из которой именно Сезар вытащил Гаитэ на свет божий?

— Болезнь и в прямом, и в переносном смысле.

— Что вы имеете в виду, леди Рэйвдэйл?

— То, что у Сезара Фальконе Ожерелье Любви, — улыбнулась Стелла. — Трудно посчитать всех шлюх, с которыми переспал этот достойный принц. Сам ты можешь это сделать?

— Из всех шлюх могу припомнить только одну, — оскалил ровные белые зубы в злой усмешке Сезар.

Зал радостно заулюлюкал, Торн лениво махнул рукой:

— Заставьте уже наконец подсудимого замолчать.

Стражники, несмотря на сопротивление пленника (а как долго можно со скованными руками сопротивляться вооружённым до зубов людям?) заткнули пленнику рот, завязав его чёрным платком.

Всё это время Стелла спокойно стояла в стороне, дожидаясь момента, когда можно будет вернуть себе утраченное внимание.

— Откуда вы знаете о болезни моего брата? — начал лить воду на нужную ему мельницу Торн.

Стелла охотно ему подыграла:

— Худший из проступков Сезара я видела своими глазами и ощутила на собственной коже. Я видела отметины и язвы на его теле. Захватив мой замок, это исчадие ада ворвалось в мою спальню в гневе и ярости. Он взял меня силой, несмотря на все законы, людские и божественные, с тем, чтобы потом кричать на всех углах о моём бесчестии, твердя о том, что свои земля я охраняла куда с большим пылом, чем собственную честь.

Всё это было сказано деловым, уверенным тоном, словно Стелла заранее отрепетировала свою речь.

— Что может сделать слабая женщина, когда жестокий воин валит её на пол, рвёт на ней одежды и жестоко насилует?

Сезар был ошарашен живописанием жестокой картины не меньше, чем публика. Он только что и сумел едва уловимо покачать головой, то ли отрицая сказанное, то ли стараясь вынырнуть из окружившего его наваждения.

Гаитэ точно знала, что мать лгала. Стелла же сама когда-то призналась в близких отношениях с сыном Алонсона, но тогда и речи о насилии не было. А Торн ловко приписал собственную болезнь, от которой Гаитэ столь заботливо и умело его избавила, брату.

Два высокородных засранца — её мать и муж. Они ей ещё за это ответят. Гаитэ заставит их расплатиться за эту грязную, вероломную ложь. Пока ещё не знает — как, но обязательно придумает. Они поплатятся.

— Я глубоко сожалею о том, что вам пришлось пережить по вине моего брата, — проникновенным голосом, полным сочувствия и искренности, молвил Торн.

Гаитэ не раз слышала у него подобные интонации. И каждый раз покупалась.

Кто теперь скажет, была ли в них хоть капля правды?

Естественно, и обвинению, и защите оказалось нечего добавить.

— Перерыв перед приговором! — возвестил герольд.

— Нет! — покачал головой Торн, с удавьим удовольствием глядя на скованного по рукам и ногам Сезара, с кляпом во рту. — Не нужно перерыва. Мы можем объявить о нашем решении сейчас.

Наклонив голову вперёд, как бык на фамильном гербе Фальконе, он устремил взгляд на брата.