Екатерина Оленева - Так становятся звёздами. Часть 1 [СИ]

Братья не желали являться по одиночке. Они и в памяти возникли будто в связке: Торн в алом дуплете, Сезар — в чёрном. Оба темноволосые, ясноглазые. Только у Торна глаза жёлтые как у тигра, словно янтарные, а у Сезара — чёрные.

Они были разными и в то же время похожими. Торн — выше и плечистей, Сезар чуть ниже ростом и изящней. Старший брат взрывной и вспыльчивый, младший — остроумный и коварный. Торн мог потягаться силой и мощью со львом, в то время как Сезар напоминал серебристую кобру. Но оба брата были в равной степени порочны и смертоносны; хитры, как лисы и жестоки, как кровожадные гиены.

Что там было написано на фамильном гербе Фальконэ? «Возьмём любую высоту»? Им бы, по мнению Гаитэ, куда больше подошло изречение: «Беру, что нравится».

Что ж? Оказаться в эпицентре интриг и ярких событий перспектива одновременно и пугающая, и (что душой перед самой собой-то кривить) привлекательная.

Гаэтэ готовила себя к решению трудных жизненных задач ради служения людям.

Но разве обуздать неукротимый нрав Фальконэ не менее трудный и интересный вызов?

Поездка в Жютен не была мучительной. Если исключить бесконечную тряску, путешествовать Гаитэ даже понравилось.

Как только монастырские ворота распахнулись, она сразу ощутила себя птицей, сумевшей, наконец, расправить крылья и полететь, с жадным любопытством взирая на окружающий мир, от которого её так долго огораживали.

День выдался лёгкий и прохладный.

Поначалу лес встретил их сверкающим, отливающим в золото, кружевом берёз и клёнов, но, чем дальше они углублялись, тем он становился сумрачнее и гуще, дыша сыростью. Деревья росли ярусами, плотно, сражаясь друг с другом за свободное пространство. Мимолётные солнечные зайчики, залетающие в густой зелёный тоннель, шаловливо прыгали с листка на листок. Ветер трогал ветки, стряхивая солнечные блики на растущий у их подножия папоротник, превращая его в чарующие, мигающие миллионами крохотных глазков, блики. Высоко над головами нахально стучали клювом красноголовые дятлы, подозрительно кося на незвано вторгшихся пришельцев чёрными глазами-бусинками.

Сердце и душа Гаитэ наполнялись священным трепетом: всё вокруг так кипело жизнью, цвело, благоухало и распускалось насыщенными красками! Трудно было себе представить день, выглядевший счастливей этого.

Гаятэ в ноябре минуло двадцать. Саму себя она считала слишком взрослой, слишком серьёзной для всякой любовной чепухи. Но всё же она была рождена женщиной, и, как не подавляй естественные порывы, с природой и с жизнью трудно спорить. Против воли душа наполнялась неопределённым желанием, заставляющим вздрагивать от предвкушения чего-то волнительного и сладкого.

Гаитэ не доверяла любви. Она воспринимала её как всепоглощающий, лучезарный, пьянящий и одновременно с тем порабощающим ум и сердце недуг — недуг, которого следует избегать любой ценой.

Очень сложно совместить в себе веления сердца, требования рассудка и элементарную человеческую порядочность.

«Любовь и страсть родные сёстры, но любовь отличается от страсти так же сильно, как день от ночи, лёд от пламени, а верх от низа, — наставляла их когда-то мать-настоятельница. — Любовь — чувство возвышенное; страсть же низменна. Любовь, как цветок распускается в сердце нашем, в то время как страсть, будто камнями, наполняет похотью чресла. Любовь дарит крылья, любовь возводит человека до ангелов; страсть — порабощает, превращая в суетливого нечистого беса, готового на всё, лишь бы получить свою долю удовольствия, невзирая на цену. Любовь заставляет нас желать счастья любимому, а страсть желает услады лишь для себя. Любовь — источник вдохновения и жизни; страсть ведёт к болезням, моральному разложению и стыду. Любовь — дар божий; страсть — дьявольское искушение».

Лес, хоть и казался бесконечным, всё же имел границы. Ближе к закату они из него выбрались, что, безусловно, было только к лучшему, учитывая, что погода резко испортилась. Некстати начался дождь, грозя размыть и без того далёкую от совершенства, дорогу.

Вместо того, чтобы въехать в ближайшую деревню, граф Фейрас за сотню шагов от её первых садов приказал свернуть.

Полем они направились к одиноко стоявшему домику.

— Куда мы едем? — забеспокоилась Гаитэ.

— Послушайте, сеньорита, я от всего сердца надеюсь, что вы унаследовали способность вашей матушки мыслить разумно? Посудите сами, можем ли мы, убегая одновременно и от слуг отца Ксантия и стараясь оставаться незамеченными для слуг Фальконэ, остановиться на обычном постоялом дворе посреди деревни?

— Почему нет? У нас что, на лбу написано, кто мы такие? Впрочем, поступайте, как знаете. Мне всё равно.

В домике их ждали. Комнаты подготовили. Постели застелили самыми мягкими простынями, на которых Гаитэ только приходилось спать. В очаге развели огонь.

— Ваша спальня, сеньорита. А я жду дальнейших указаний.

Из-за дождя, размывшего дороги, в домике пришлось провести на день дольше, чем планировалось, но ближе к вечеру, когда Гаитэ вознамерилась уже отойти ко сну, был отдан приказ двигаться дальше. Впрочем, пребывая в лёгкой дрёме, она даже легче перенесла путь.

К рассвету миновали около пятидесяти милей.

Вторая остановка походила на первую, а третья на вторую. Граф Фейрас позаботился, чтобы Гаитэ не страдала в пути ни от усталости, ни от холода. Повсюду их встречали с почётом и уважением, повсюду изо всех сил старались услужить, к чему Гаитэ пока не привыкла, но ей это, безусловно, нравилось.

К вечеру седьмого дня пути с вершины холма она заметила огромное скопление домов. Это был Жютен.

Молодую женщину поразила и арка огромных городских ворот, и размеры зданий, следующий за ними. Пришлось дважды переправиться через реку по двум мостам, повернуть налево и, минут через десять, они въехали на большую площадь.

От двери одного дома отделился человек и поклонился им:

— Прошу вас, сюда!

Граф Фейрас одобряюще улыбнулся утомлённой Гаитэ:

— Прибыли, сеньорита.

Стоявший на ступеньках светильник освещал лестницу. Поднявшись, они вышли в коридор с тремя распахнутыми дверями, за одной из которых оказалась столовая, где ярко полыхал огонь и поджидал накрытый ужин.

— Этот дом принадлежит моей семье? — поинтересовалась Гаитэ.

— Нет, сеньорита, это просто дом. Если вы хотите оставаться инкогнито, будет лучше, если о вашем присутствии в городе никто не узнает.

— Верно, — согласилась она. — Есть какие-нибудь новости?

— Новости? Откуда и о ком?

— О моей матери — прежде всего. И о Фальконэ. Нужно придумать, как удобнее всего получить императорскую аудиенцию, не раскрывая себя раньше времени.