Наталья Павлищева - Последняя жена Генриха VIII. В объятиях Синей бороды

Это было ужасное время для короля, его болезни, казалось, решили поддержать его врагов, язвы на ногах не просто болели, они гнили, источая невыносимую вонь. Находились шутники, говорившие, что король не может подойти незамеченным ни к кому, потому что дурной запах от его ног спешит за три комнаты до него самого.

Огромная бесформенная туша, воняющая хуже старой выгребной ямы, занимала все большое кресло, покрывая складками своей одежды и складками жира, свисавшего с боков, даже подлокотники. Временами Генрих не мог ходить совсем, кресло поставили на колесики и королевскую тушу возили. Туго приходилось на ступеньках лестниц.

Язвы не заживали не только потому что врачи не могли найти лекарства для их заживления, но и потому, что стоило гниющим участкам затянуться корочкой, как королю становилось еще хуже, у него начиналась страшная мигрень, даже лицо чернело. Многочисленные лекари считали, что это из-за невозможности оттока дурной жидкости из заживших ран. Выбирая между одним и другим, Генрих выбрал гниение.

Правда, временами наступало некоторое облегчение, он даже мог ходить, но ни участвовать в турнирах, ни ездить верхом вообще, ни играть в свой любимый теннис, ни охотиться он не мог. Привыкший много двигаться и много есть Генрих теперь делал только второе — ел. Ел по-прежнему неимоверно много, страдал жуткими запорами, от чего мучился еще больше и толстел с каждым днем.

В конце концов ходить стало трудно не только из-за больных ног, но и из-за собственного веса, король задыхался, обливался потом, хромал и проклинал всех на свете. Некогда прекрасный принц, красивый молодой король, сильный, рослый мужчина — любитель и любимец женщин — превратился в громадную бесформенную тушу с маленькими поросячьими глазками, выражение которых повергало в трепет всех, с ним столкнувшихся.

После двух разводов и двух казней жен Генриху трудно было бы найти себе супругу, он прекрасно понимал, что едва ли кто пойдет за него добровольно. И все же собирался жениться. Эдуарду нужна мать, не прислуга, которая заботится, вытирает сопли или отряхивает в случае падения, а мать, которая взяла бы на себя заботу о мальчике и приласкала.

Странно, но Генрих не задумывался над этим, когда женился на Анне Клевской или на Катарине Говард. Анна — иностранка, ни слова не понимавшая по-английски, не знавшая обычаев, хотя хорошо относившаяся к королевским детям. А вот Катарина — девушка более молодая, чем старшая дочь Генриха Мария, для нее забота об Эдуарде не была заботой даже о младшем брате. Катарина годилась в любовницы, но совершенно не годилась ни в королевы, ни в мачехи.

Подписав смертный приговор юной женщине, дерзнувшей променять его на другого, Генрих мстил не только ей, не только ее любовникам, не только всем женщинам в ее лице, он словно мстил Судьбе, снова лишившей его возможности родить сына.

Одолевали болезни, слабело тело, даже то, чем всегда гордился — его мужское достоинство и сила, — и то ослабло. Временами Генрих еще встряхивался, поглядывал на придворных дам, его взгляд даже становился заинтересованным и приветливым, но на следующий день обязательно оказывалось, что дама больна и не может бывать при дворе, а девица спешно с кем-то обручена.

Генрих не был глуп и прекрасно понимал, почему это происходит — никто не мог быть уверен, что следующая жена не повторит судьбу кого-то из предыдущих. Но ему было тошно одному, очень тошно, и пятилетнему Эдуарду нужна добрая мачеха.

Именно поэтому, увидев, как обращалась с наследником леди Латимер, Генрих откровенно задумался. Он мог сколько угодно говорить всем, что у него еще могут быть дети, что его мужская сила не убыла, даже если это так, то огромный живот и больные ноги не позволяли королю совершать мужские подвиги, он страстно желал, но… не мог! Не мог справиться с женщиной из-за своей тучности и своих ног, знаменитые икры которых когда-то приводили в трепет дамские сердца и заставляли завидовать мужчин.

Женившись на очередной молоденькой красавице, он столкнулся бы все с той же опасностью — стать рогоносцем. Да и самого по-прежнему любившего женщин Генриха теперь больше влекло их спокойное созерцание, словно измена Катарины Говард лишила его последних сил.

Леди Латимер… Умная, добрая женщина, в меру симпатичная, в меру полненькая, совсем недавно овдовела, пока еще носила траур…

И все же он не сделал бы решающий шаг, если бы не посланник герцога Клевского — брата четвертой супруги Генриха, с которой король развелся, именовав ее сестрой, как во время брака именовал «фламандской кобылой».

— Чего ему нужно?

Посланника не смутила не слишком приветливая встреча короля, он обязан донести слова своего правителя до ушей Генриха.

— Герцог Клевский просит взять его сестру обратно…

Генрих распахнул свои маленькие глазки:

— Когда это я удерживал Анну? Конечно, я люблю ее братской любовью, но не стал бы препятствовать, если бы она хоть слово сказала, что желает Англию покинуть.

— Боюсь, Ваше Величество неверно поняли герцога Клевского…

— Чего ж тут неверного? Пусть едет! — махнул рукой король, раздосадованный тем, что посланник надоедливо зудит, а у него снова немилосердно разболелась рана, которую пора перевязывать.

— Герцог просит Ваше Величество пересмотреть свое отношение к его сестре и…

При этих словах глаза Генриха стали округляться, он уже догадался, что именно желает герцог Клевский, и не мог поверить своим ушам.

— …и снова осчастливить ее своей любовью, назвав супругой.

Последнее слово посланника просто потонуло в гуле королевского хохота.

Секретари, не знавшие, о чем шла речь, беспокойно переглядывались: не часто в последние месяцы приходилось слышать смех Его Величества. Но у Генриха любая смена настроения могла перерасти в гнев и принести кому-то гибель, потому лучше бы он просто сидел в своем огромном кресле, молча глядя в окно, чем вот так хохотал.

— Передайте герцогу, что я не женюсь на сестрах, это запрещено!

Когда-то, отпустив Анну Клевскую с миром, он официально назвал ее своей доброй сестрой, хотя ни единой капли родственной крови у них не было, если не считать всеобщего родства человечества от Адама и Евы.

Сама Анна ни в малейшей степени не желала еще раз войти в реку супружества с Генрихом, но ее снова никто не спрашивал! Она жила тихо, стараясь быть незаметной, дружбу водила осторожно, хотя со своей последовательницей на королевском ложе Катариной Говард подружиться успела.

Посланники оказались настойчивыми, об этом, конечно, прознали при дворе, иначе и быть не могло. Двор немедленно принялся обсуждать, стоит ли королю возвращать в спальню отставленную ранее супругу. Сама Анна хранила благоразумное молчание, потому что любое ее слово «за» или «против» могло привести к непредсказуемым последствиям.