Елена Барлоу - Добровольная зависимость

Потрясённая его словами, я закрыла ладонью рот, чувствуя, как слёзы застилают глаза, и больше не могла держаться. Представляя, какую боль может перенести отец, услышавший такое от матери своего дитя, я поёжилась. Слёзы потекли по моим щекам, когда я взглянула на мраморного ангела.

Этому ребёнку было бы уже семь лет! Он мог бы играть в этом саду, и я могла бы знать его, могла бы!

Раздираемая нахлынувшими эмоциями, я прижалась щекой к плечу мужа и сказала:

— Мне так жаль, так жаль! Прости, что заставила тебя вновь это вспомнить… Но ты зря не рассказал мне сразу. Ты ведь не виноват. Что бы ты ни думал, ты не виноват. Ты был бы замечательным отцом… Ты им будешь. У тебя будут прекрасные дети!

Он крепко обнял меня правой рукой, и мы просидели вот так, на коленях, перед могилкой ребёнка, который никогда не видел этого прекрасного места, несколько долгих минут. Здесь было тепло, под тенью листвы, и спокойно.

Я заверила Джейсона, что он не должен забывать ни о своём сыне, ни о собственном дне рождения, потому что это знак их связи. Связи, которую никто бы не разорвал. Даже смерть.

В тот день я снова убедилась, насколько ранимым он оказался, и его сердце на самом деле было исполнено любви и нежности. А Мэгги Уолш казалась мне бессердечной, самолюбивой женщиной.

Когда мы вернулись в дом, Джейсон сел за спинет и сыграл несколько красивейших мелодий. Я наблюдала, как его длинные пальцы пробегают по клавишам, ловко, искусно, и ловила себя на мысли, что оказалась в нужном месте, в нужное время.

Кто же ещё впустит солнце в его тёмный мир и докажет, что любовь бывает искренней и чистой?

***

В тот же вечер, когда часы в гостиной уже пробили одиннадцать, я сидела перед зеркалом в своей спаленке и, думая о том откровении, на которое решился Джейсон, в десятый раз водила расчёской по волосам. Меня тронула эта трагедия, и никак иначе эту историю я бы не назвала. Однако, больше всего меня возмущала Мэгги и её мерзкое поведение семь лет назад.

Должно быть, у них с Джейсоном действительно были отвратительные отношения, раз она отказалась даже взглянуть на их ребёнка.

Я подумала о том, что сделала бы я на её месте. И ужаснулась. Нет, нет, мои дети точно не погибнут, я просто не позволю! А если всё же… Я скорее сама умру, чем откажусь подержать сына в последний раз.

День прошёл тихо, прислуга занималась своими делами, и супруг работал до поздна в своём кабинете. За ужином он пытался улыбаться, я замечала, как он смотрел на меня время от времени: с нежной благодарностью, возможно, за то, что я выслушала его и поняла.

Но я была уверена в том, что его доверие оставалось шатким, неокрепшим, поэтому боль от воспоминаний нет-нет, да и сжимала его сердце; я видела это в каждом его жесте, движении рук и в каждом взгляде. И ничего не могла поделать, только улыбаться в ответ, чтобы он понимал, как я сожалею.

Отложив расчёску в сторону, я взглянула на своё отражение, больше довольная тем, что видела, чем раньше, прыснула немного духов на запястье и поправила ворот ночной сорочки. Я никак не могла, да и не хотела, избавляться от этого скромного одеяния, которое делало меня похожей на школьницу. Но косы, по крайней мере, я больше не заплетала. Что-то подсказывало мне, что взрослый мужчина не захочет видеть такую наивную по своему виду девицу в своей постели.

Когда я вышла в пустой коридор, закрыв за собой дверь, то не услышала ни звука. Прошла к спальне Джейсона и осторожно постучала. Поскольку даже через минуту никто мне не ответил, а босиком стоять посреди коридора было довольно прохладно, я всё-таки вошла в комнату.

Естественно, я поспешила взглянуть на кровать, где и увидела своего мужа; Джейсон лежал на животе, приобняв рукой подушку. Одеяло скрывало его только до поясницы, так что в полутьме я могла разглядеть его широкую спину и слегка растрёпанные волосы, которые казались не такими тёмными в свете пляшущих в камине языков пламени.

Он спал, и я с трудом подавила желание позвать его или забраться к нему под одеяло и ласкать, пока он не забыл бы все свои печали. Подойдя ближе, я увидела на столике недопитое красное вино в бокале. Похоже, наш разговор всё же оставил в его душе стойкий след. Но по его мерному дыханию и ровному цвету лица я поняла, что он вовсе не напился.

Протянув руку, я намеревалась коснуться обнажённого плеча Джейсона, но едва мои пальцы дотронулись до гладкой, загорелой кожи, а я уже ощутила, как она полыхала. Я могла узнать этот дикий жар из десятка иных симптомов, потому что Коллет тоже когда-то болела так. Теперь мой муж горел в лихорадочном жару.

Сама мысль о том, что он мог заболеть, не укладывалась у меня в голове. Но я вспомнила, как мы ехали с ярмарки, попав под дождь, и потом он отдал мне свой пиджак…

Встав на колени рядом с кроватью, я стала судорожно трогать его лоб, и он оказался невероятно горячим и влажным. Его плечи и спина тоже были покрыты испариной, а дыхание стало редким, тяжёлым. Я попыталась растормошить Джейсона, но добилась лишь того, что он глубоко вздохнул во сне и поморщился. Сомнений не оставалось, он был болен.

— Джейсон! Джейсон! — звала я его, тряся за плечо. — Проснись же, скажи хоть слово!

Когда он, наконец, отреагировал, я не смогла сдержать улыбки, потому что не было ничего приятней, чем осознавать, что он находился в сознании.

— Mon Dieu… что ты делаешь? — пробурчал он недовольно; говорил он в подушку, поэтому я едва могла понять его. — Я хочу… спать…

— Нет! Нельзя сейчас спать, понимаешь?

Я с трудом перевернула мужа на спину, затем укрыла одеялом и села рядом, положив ладонь ему на лоб.

— Ты весь горишь! Это ужасно! Почему ты не сказал, что плохо себя чувствуешь? Ты бы так и пролежал здесь, без помощи, без лекарств…

Джейсон снова что-то промычал, почти не шевеля губами, так что я решила тут же действовать. Было поздно посылать за доктором в город, но я попросила экономку разбудить кого-нибудь из слуг. Вспоминая горький опыт с Коллет и её болезнью, я старательно пыталась сбить жар холодными компрессами. Джейсон не бредил, не сопротивлялся. Он вообще ничего не говорил, и это всё больше пугало меня.

Через полчаса весь дом не спал, и я слушала, как в коридоре, за дверью, суетятся слуги. Миссис Фрай, бледная, похожая призрак в своём чепчике и белом халате, приносила свежий, горячий чай, запах которого у меня самой вызывал головокружение.

Прошёл час, и лишь тогда мы смогли разбудить его и заставить выпить этот дурно пахнущий чай; к моему удивлению, он помог. По крайней мере, жар ослаб, зато вскоре Джейсон стал часто и долго кашлять. Это был мокрый кашель, очень сильный, и мне приходилось держать супруга за руку или поддерживать за плечи.