Джулия Лонг - Греховная невинность

В этот миг она возблагодарила судьбу за свою искушенность. Ева умела доставить любовнику наслаждение, но никогда прежде она не испытывала такого ликования, такой острой гордой радости. Она смогла заставить этого непостижимого мужчину, привыкшего заботиться о других, забыть обо всем, растворившись в блаженстве.

Ева плотнее сомкнула губы и обхватила пальцами его копье, начав медленное, упоительное скольжение – вверх и вниз, прислушиваясь к хриплому прерывистому дыханию Адама. Его грудь вздымалась и опадала, тело мучительно выгибалось, умоляя не останавливаться, не медлить.

– Позволь мне… войти в тебя, – прохрипел он. – Пожалуйста…

Поднявшись с пола, Ева оседлала его бедра. Она на мгновение замерла, наслаждаясь ощущением полной близости, потом лукаво улыбнулась Адаму и отстранилась, желая его подразнить.

– Матерь Божья…

Руки Адама, взметнувшись, сжали бедра Евы и потянули вниз. Она подхватила страстный, неистовый ритм, напоминающий дикарский танец. Нескончаемое движение уносило обоих в космические бездны. Наконец бессвязный возглас Евы утонул в глухом стоне блаженства, вырвавшемся у Адама.

Они долго лежали рядом, сплетясь нагими телами, влажными от пота, пока холод не начал давать о себе знать.

Поднявшись с дивана, Адам пересек комнату и подошел к камину. Ева сонно наблюдала, как он опускается на колени, подбрасывает дрова в камин, поправляет их кочергой и щелкает огнивом. Его тело показалось ей совершенным в своей красоте. Как отличался он от других мужчин, с которыми Ева делила ложе. Их тела были ладными, но изнеженными. Этих людей с детства окружала роскошь, они привыкли к почтительному вниманию слуг, исполнявших любой их каприз. Крепкое мускулистое тело Адама красноречиво рассказывало историю его жизни – ему приходилось много ходить пешком, ездить верхом, чинить крыши, колоть дрова, заботиться о других и о себе самом. В неярком свете разгорающегося огня это великолепное тело выглядело до странности уязвимым. У Евы вдруг мучительно сжалось сердце.

– Между мною и Фредди ничего не было, – произнесла она.

Адам стремительно повернулся, удивленно приподнял брови, но не двинулся с места.

– Это не важно, – отозвался он.

– Адам, я клянусь тебе. Мы никогда не были близки. И сегодня тоже.

– Это не имеет значения, – спокойно повторил он.

– И Хейнсворт никогда не был моим любовником. Никогда.

– Ева… – Адам нерешительно замолчал. – Это не важно. Я верю тебе. Но даже если бы я знал, что ты… если бы это оказалось неправдой… я все равно пришел бы к тебе и к Хенни. Я пришел бы к тебе, даже если б мне пришлось забраться на луну. Я нашел бы дорогу. Ничто не смогло бы меня остановить.

Разделенные пространством комнаты, они посмотрели друг на друга. Ровный голос Адама звучал бесстрастно, почти буднично. В нем слышалось спокойствие человека, покорившегося судьбе. Но все переполнявшие чувства отражались в его глазах.

«Я тоже люблю тебя», – захотелось сказать Еве.

– Я знаю, это ничего не меняет, – проговорил он и замолчал, будто ожидая, что Ева ему возразит. Так прошло несколько долгих мгновений.

Что бы ни таило в себе будущее, эта ночь принадлежала им. Адам, поднявшись, подошел к дивану, Ева раскрыла ему объятия, и он приник к ней. Ни один из них не произнес ни слова.

Адам уснул, обнимая Еву, и она не разомкнула кольцо своих рук, держа его в объятиях, пока он спал.

К счастью, их разбудил холод, иначе утром слуги непременно наткнулись бы на них, лежащих в обнимку нагишом на диване в гостиной. Адам поцеловал Еву в уголки губ и в сомкнутые веки. Потом мягко отстранился и, соскользнув с дивана, попытался снова развести огонь в камине.

Ева смотрела, как он, согнувшись, возится с поленьями, и ее охватило щемящее чувство нежности. Любовь переполняла ее, перехлестывала через край, словно в жилах вместо крови плескался и дрожал солнечный свет. Но Ева слишком хорошо знала: это ослепительное сияние быстро меркнет.

Сложись все иначе, она могла бы до конца жизни изо дня в день любоваться этим зрелищем – склоненной фигурой возлюбленного у камина. Наслаждаться домашним уютом, тихими мгновениями счастья, разделенного с Адамом. Но она понимала, как должна поступить, и у нее хватило храбрости сказать об этом.

– Через две недели я уезжаю в Лондон, Адам.

Пастор медленно повернулся. Вначале его лицо оставалось бесстрастным, словно Ева заговорила на незнакомом ему языке. Казалось, он мысленно проговаривает ее слова, пытаясь их осознать.

– Это… ненадолго? – тихо произнес Адам, будто уже знал ответ.

– Навсегда, – мягко отозвалась Ева.

Адам замер в неподвижности. Оглушенный, сломленный.

– Ты не можешь… должен быть какой-то выход… – Он подошел к ней и опустился на колени перед диваном. – Ева… Айви.

– Послушай меня, – сказала она и, обхватив ладонями лицо Адама, нежно очертила пальцем щеку и губы, будто пыталась навсегда сохранить его образ в своем сердце. Он прижал ее ладонь к губам и поцеловал. – Так будет лучше для всех.

– Нет! Позволь мне сказать, пожалуйста. – «Пока я еще владею собой, пока не впал в отчаяние».

– Ты знаешь, жители города никогда меня не примут. Твое существование зависит от того, приходят ли люди в церковь. Скамьи опустеют – и ты лишишься средств. О, твоим прихожанам так повезло, Адам. Ты прирожденный священник, хотя, возможно, ты этого даже не сознаешь. Я просто… восхищаюсь тобой. – Голос Евы надломился. – Ты нужен им. И ты еще можешь быть счастливым… или, по крайней мере, довольным жизнью. Можешь завести семью, детей. Обрести мир и покой в окружении тех, кто тебя любит. А я всего лишь призрак, мешающий тебе жить полной жизнью. Подумай об Оливии Эверси. Во что превратилась ее жизнь? Я не хочу, чтобы подобное случилось с тобой. Я не допущу этого.

Адам смотрел на нее, медленно постигая ужасный смысл ее слов.

– Ты едешь к Лайлу.

– Фредерик не такое уж чудовище, Адам. В самом деле. Конечно, он никогда не будет тобой. Но с честью выполнит все свои обязательства передо мной. Лайл женится на мне. Возможно, у нас будут дети. У Фредерика достаточно денег, чтобы позаботиться о моих близких, и он это сделает.

Собственные слова показались Еве фальшивыми, хотя она говорила чистую правду. Разорвать надвое свое сердце и разбить сердце Адаму ради средств к существованию? Она не могла поверить, что приходится идти на такое.

– Как ты можешь… как ты можешь говорить… о браке с ним и о ваших детях… о том, чтобы лечь с ним в постель… после… – Адам побелел как полотно. Он задыхался, будто только что пробежал милю. – Ева, – тихо, умоляюще прошептал он.

Ева услышала свой голос как бы издалека, словно он принадлежал не ей, а кому-то другому. Иначе она не смогла бы выдержать терзавшую ее боль. Слова графини несли освобождение и смерть.