Джудит Айвори - Спящая красавица

Он почувствовал приятное возбуждение, напоминавшее бьющую через край нервозность. Он обезумел от одного ее вида. Он заметил, что миссис Уайлд что-то несла в руке. Это был пышный бледно-розовый цветок, отличавшийся от тех, что росли у нее вдоль ограды. Длинный стебель розы цеплялся за ее юбку.

Прихожая одной стороной прилегала к очень милой гостиной. Она указала ему на стеганую софу, а сама задержалась у маленького столика под зеркальной вешалкой для шляп. Здесь она склонилась над букетом из точно таких же тепличных роз, как та, что она держала в руке. Их было по меньшей мере две дюжины, все неестественно большие. Их бледно-розовые лепестки были такие же плотные и блестящие, как и атлас ее платья.

Она поставила цветок в вазу и сказала:

— Надеюсь, что остаток вечера, после того как я уехала, прошел интересно.

— Я скучал без вас.

— Что ж, мой отъезд мог вызвать что угодно, но не скуку. — Она взглянула на него через плечо и слабо улыбнулась, и, как уже было в прошлый вечер, мурашки пробежали по его рукам.

Когда Николь достала другую розу, Джеймс увидел, что цветы грудой лежали за вазой в пакете из шелковой бумаги, к краю которой была приколота карточка с посланием. Джеймс уставился на это доказательство явного соперничества.

Он сел, нахмурившись, у нее за спиной, скрестив руки на груди и закинув ногу на ногу. Через некоторое время он почувствовал легкое напряжение в теле и, положив руки на спинку софы, спросил:

— Мистер Леванталь? — Вопрос прозвучал не так небрежно, как ему бы хотелось.

Николь молча посмотрела на него.

— Мистер Леванталь прислал вам цветы? — уточнил он.

Она поставила последний цветок в вазу, наполненную водой. Проигнорировав его вопрос, Николь улыбнулась своей прелестной улыбкой и спросила:

— Ну, а теперь что я могу для вас сделать?

— Я... э-э, пришел сказать, что могу помочь вам, если вы позволите. — Он прокашлялся и продолжил: — Я с недавних пор обладаю, хм, значительным влиянием. Если бы вы последовали моим советам, вас приняли бы в светском обществе более благосклонно, так как...

Николь шагнула вперед, махнув при этом рукой.

— Ах это, — улыбнулась она вновь. Она села в кресло. Кресло и софу, на которой расположился Джеймс, разделял угол чайного стола.

— Но с этим ничего не поделаешь, — сказала она. — Я все время думаю, как это обременительно для Джея — для мистера Леванталя. Если бы я поняла... — Она подбирала слова, чтобы закончить свою мысль. Если бы она знала, что будет здесь своего рода парией. Она продолжила: — Я бы постаралась избавить его и окружающих от неприятностей.

Джеймс пошевелился, кивнул, стараясь казаться уверенным. Черт побери, почему она заставляла его нервничать?

— Тем не менее у меня есть связи, которые...

— Я уверена, у вас блестящие связи в высшем свете, доктор Стокер. Вас удостаивает вниманием даже королева Виктория.

Горничная принесла чай.

— Ах, — сказала Николь, — вот именно то, что нам нужно. Ну и больше ни слова об этом неприятном инциденте.

Джеймс прищурился. По крайней мере она не выставила его вон. Чай. Хорошо, он выпьет чаю.

Сервируя стол, горничная сдвинула в сторону вместе с безделушками и бумагой плоскую хрустальную коробку и пачку конвертов.

Джеймс с удивлением обнаружил в этой хрустальной коробке сигары. Он уставился на них, пытаясь понять, зачем понадобились сигары одинокой женщине.

— Когда в последний раз вы курили хорошую сигару?

Он взглянул на нее. Николь Уайлд откинулась на спинку кресла со снисходительной улыбкой на лице.

— Не могу припомнить, — ответил Джеймс. — Еще до Африки.

Она слегка кивнула в направлении сигар и произнесла:

— Угощайтесь, если желаете.

Скорее для того, чтобы чем-нибудь заняться, Джеймс протянул руку и открыл хрустальную коробку.

Он взял сигару. Сигара была очень свежая и мягко перекатывалась в пальцах, без хруста. Когда он закрыл крышку, то почувствовал запах табака, исходивший от его пальцев.

Миссис Уайлд забрала у него сигару и специальными серебряными щипцами обрезала ее конец, после чего вернула ему. Принимая ее, Джеймс нахмурился, но тут же его лицо приобрело прежнее выражение, так как она подалась вперед и посмотрела на него сквозь пламя от большого серебряного подсвечника, такого тяжелого, что ей пришлось держать его двумя руками. Подсвечник был в виде ворона, из клюва которого вырывался огонь.

Джеймс наклонился вперед с сигарой в зубах, чтобы раскурить ее. Он слегка затянулся и пустил хорошую струю дыма. Сигара горела ровно, Джеймс ощутил ее превосходные запах и вкус. Он прикрыл глаза, позволив дыму окутать его лицо. Наслаждаясь, Джеймс откинулся на мягкую спинку софы.

Он затягивался и пускал клубы дыма, наблюдая в то же время за этой необыкновенной женщиной. Прелестная миссис Уайлд сидела на стуле в позе, которая, по мнению Джеймса, очень хорошо ее характеризовала: не прямо, а немного боком, один локоть свободно лежал на спинке стула. Она опиралась таким образом, что ее поза как нельзя лучше выражала внимание и расположение к собеседнику.

Джеймс пристально разглядывал Николь. Его сердце билось ровно, затем ритм участился. Она. Это действительно была она, куртизанка с погубленной репутацией.

Ведь именно так называют женщину, которая получила свое состояние и влияние благодаря близким отношениям с богатыми мужчинами. Сейчас это казалось вполне правдоподобным. Она могла быть любовницей министров и дипломатов, даже епископа Суонсбриджа. Джеймс ничего не мог поделать со своим воображением: эта изящная, хорошо одетая женщина казалась самой испорченной, самой гадкой из всех, кого он когда-либо видел.

Ему хотелось бы признаться, что он оскорблен или испытывает отвращение, но в действительности его пугало собственное смущение.

Подумать только! Прелестная, улыбающаяся красавица, которую он встретил накануне, оказалась женщиной сомнительной добродетели. Нет, если слухи правдивы, то никакой добродетели нет и в помине.

Как только эта мысль пришла ему в голову, она почему-то приобрела особую прелесть. Вовсе никакой добродетели. Доступная, свободная и развлекающаяся. Великолепная, вежливая и светская. На одно мгновение глупая мысль посетила его: почему все женщины Лондона не могут быть такими — вовсе без добродетели? Прямо-таки как мужчины, только мягче, с их неизменно женским взглядом на жизнь. Но без этих женских штучек — невежества, элементарного невежества или, еще того хуже, отвращения к учебе. Все могли бы танцевать, болтать, смеяться, затем уединяться в укромном месте и совокупляться, как кролики или, скорее, как вакуа после прекрасного праздника. И все были бы счастливы.

Джеймс не знал, что сказать, как облечь свои слова в мысли. Она явно не нуждалась в деньгах. Она не мечтала быть принятой в свете. Так что же ей нужно? Какова цена «самой дорогой кокотки Парижа»? Сколько же платят за сексуальный объект высшей пробы, за одну из наиболее откровенных и умных женщин в цивилизованном мире?