Наталья Майорова - Холодные игры

– Значит, правда, – тихо сказала Машенька.

И вышла из кабинета.

Марфа сидела в своей каморке и тупо смотрела в Псалтирь. Разобрать она там почти ничего не могла (да и глаза последние годы стали подводить), но большинство молитв узнавала по страницам и помнила наизусть.

Нынче, впрочем, и молитвы не помогали.

Все было не так. Все рушилось. Все шло наперекосяк. Обманываться в том Марфа не могла, и вот этого-то окончательного разрушения видеть не хотелось совершенно. Слаба, Господи! Отпусти!

Столько лет насиловала себя, служила брату, как могла и умела, евонных деток за своих почитала. Но теперь… Жизнь просачивалась сквозь пальцы, ускользала, и страшно было не успеть сделать самое главное… Да и была ли та жизнь?

Марфа Парфеновна никогда ничего не выбрасывала. Уход той или иной вещи или продукта в небытие, их естественное или случайное окончание, а тем паче – внезапная потеря неизменно приводили ее в тяжелое уныние. Никаких размышлений на эту тему не было, было лишь чувство: нечто, единожды попавшее в круг Марфиного существования, должно оставаться в нем как можно дольше (желательно – всегда) и тем самым утверждать устойчивость мира в целом. Никакой градации это чувство не допускало. Опустевшие полотняные мешочки и коробочки, щепоть соли, кусок бурого сахара, вытертая горжетка, вешалка без крючка, сломанный сорок лет назад музыкальный ящичек, выброшенный в мусор дочкой купца и заботливо подобранный маленькой Марфинькой… Все эти сомнительные сокровища сохранялись так же рьяно и подвергались ровно той же регулярной инспекции, что и запасы провианта, льняные скатерти и простыни, белье и меха, столовое серебро, кухонная утварь и т. д. и т. п. Пожалуй, пропажа какой-то никому не нужной, но абсолютно невосполнимой мелочи вызывала у Марфы отчаяние даже большее, чем действительная хозяйственная потеря.

– Маша! – строго спрашивает Марфа Парфеновна, наводя порядок в комнатах племянницы. – А где душистая вода, что батюшка тебе в том году с ярмарки привез? Вот здесь, под зеркалом всегда стояла…

– Да она кончилась, тетенька, – откликается Машенька, мечтая, чтоб она скорее ушла.

Марфины шуршащие прикосновения к ее вещам тяготят девушку. Ей кажется, что после них на вещах остаются какие-то невидимые частицы с рук пожилой женщины и почти неуловимый тягостный запах, похожий на запах нагретой лиственничной смолы. Иногда, осуждая себя, Маша тем не менее не удерживается и сразу после ухода тетеньки перекладывает вещи по-своему и даже вытряхивает их. Ее вполне устроила бы бестолковая Анискина уборка, похожая на небольшой безобидный смерчик (какие бывают летом на границе лесов и степи), да и сама она с грехом пополам могла бы прибрать. Но Марфа Парфеновна имеет какие-то свои, никому не понятные принципы и в кабинете и спальне Ивана Парфеновича, а также в Машенькиных покоях прибирается и даже моет пол сама.

– А пузырек от воды где? – продолжает допрос Марфа.

– Да не знаю, – отмахивается Маша. – Может, Аниска взяла…

– Ты дала ей? – строго уточняет тетка.

Подобный исход вполне бы ее устроил. Молодая хозяйка истратила душистую воду (как быстро, однако, у нынешних молодых все кончается! Привыкли к роскоши, беречь не умеют…) и отдала пузырек прислуге. Вещь не пропала, напротив, ее существование как бы полезно продолжается в пределах дома.

– Да не помню я! – беспечно откликается Машенька.

– Как так?! – возмущенно всплескивает руками Марфа. – Разве ж так можно?

– Да что вам! – В голосе Машеньки слышится непонимание и раздражение. – Он же пустой был, ненужный. Может, я его сама выкинула…

Марфа сокрушенно качает головой. Ну и какая из Машеньки хозяйка для дома выйдет, если она даже за своими вещами уследить не может! Как ей с домом-то да с хозяйством справиться?!

Сама Марфа держит под контролем абсолютно все, ворчит, что никому доверить нельзя, но все же получает от этого удовольствие. Ей нравится ходить с лампой по обширному погребу (тянущемуся чуть не на полусадьбы), пересчитывать мешки с зерном и мукой, ящики с репой и морквой, копченые говяжьи окороки и перченые пласты сала, бочки с солониной и бочонки с рыжиками, боровиками и черемшой, кадушки с капустой, клюквой и огурцами, золотистые связки лука и серебряные – чеснока. Особой заботы требуют маленькие осиновые бочоночки с пареной морошкой (не прокисли бы) и банки с рябиновым и смородиновым желе, закрытые вымоченной в водке вощеной бумагой (следить, чтоб не выросла плесень). На полках ровными рядами выстроились сласти – банки с малиновым вареньем и медом, мешочки с пастилой и карамелью, плотно закрытые китайские жестянки с пряностями. На протянутых веревках висят пучки сушеных лечебных трав. В пыльной, прохладной тишине погреба Марфа отдыхает. Здесь все в ее власти, и ничего без ее ведома никуда не ускользнет. К весне припасы подъедают, обнажаются дощатые струганые полки и вбитые в потолок и стены крюки. Это печалит Марфу. Ей не жалко съеденного, просто опустевший погреб напоминает ей о чувстве неудержимого исчезновения, с которым она всю жизнь безуспешно борется, сохраняя старые вешалки и опустевшие пузырьки. Рыжики-то как раз родятся и на следующий год, и нежно-розовую морошку опять привезут с севера узкоглазые ханты. Это-то не страшно. Страшно то, что мир ухудшается в целом, и никто, кроме странников и монастырских провидцев, этого не замечает. Когда-то Марфа была стройна и красива, а Иван – здоров и крепок, как дуб. Вместе они построили и сделали полной чашей эту усадьбу. Куда все ушло? Как будет дальше? Что народилось вместо них – высоких, сильных, красивых? Остолоп Петя и калечная Машенька… Как это понять? Остяк Алеша говорит, что леса на востоке выгорают больше год от году, и соболь совсем ушел оттуда, где еще его отец набивал за месяц столько зверьков, что хватало на три ящика китайской рисовой водки. Лисицы-белодушки еще двадцать лет назад, когда Марфа только приехала в Егорьевск, постоянно жили в лесу за деревней и приводили лисят обучаться охоте в деревенские курятники. Где они теперь? Да что говорить, если за эти же годы Светлое озеро обмелело едва не вполовину!.. Как могут люди не видеть, а главное, не понимать, что все это значит?! Страшный суд грядет для Марфы вовсе не с пожелтевших страниц старой Библии (да Марфа, если честно, почти не умеет читать и больше смотрит в грозную Книгу, чем что-то разбирает в ней. При этом она хорошо понимает цифры, складывает, вычитает, умеет делить и умножать). Конец света наступает прямо здесь, в Сибири (страшно даже подумать, что делается в бесовской столице – Петербурге! Странники, бывает, рассказывают, так и летом мороз по коже), теснит прошлую, беспечную жизнь со всех сторон, и давно уж пора людям бросить ненужную суету и покаяться… Не хотят…