Наталья Майорова - Холодные игры

Людей было слишком много. Так много, что отдельно никого не разглядишь, будто ворочается и вопит многоглавое чудище, к которому не то что приближаться – глядеть на него страшно! Впрочем, этот страх был скорее теоретический. Практически она, напрягая глаза, пыталась все-таки увидеть кого-то из своих – отца, Митю… она по-прежнему говорила про себя «Митя», все последние разоблачения как-то выветрились из памяти – до лучших времен. А еще ее беспокоило то, как она будет слезать с коня. Что одна не справится, это ясно. Хотя нога уже не болела; точнее, Маша ее просто не чувствовала, как и почти всего остального тела! Может, и не надо слезать? Тогда ведь и вовсе никого не найдешь, сразу в этой толпе утонешь…

Соболь громко фыркнул. Маша, вздрогнув, наклонила голову – и наткнулась на чужой взгляд.

Незнакомый человек держал за повод ее коня. Молодой, высокий, в худом крестьянском полушубке, но на мужика совсем не похож. Лицо – как у ангела с иконы.

– Marie, c’est vous, – сказал он тихо, будто задыхаясь, – pourquoi vous êtes ici? [14]

Он смотрел на нее восхищенно, качая головой. Потом отвернулся. Кажется, ему очень нравилось то, что вокруг происходило. А она как-то разом вдруг почувствовала, как сильно промокла и продрогла, и боль снова впилась в ногу горячими иголками. «Не хочу ничего этого, – прошептала она беззвучно, тряхнув головой. – Не хочу! Этот человек … Нет! Митя, где ты, Митя?»

– Помогите мне, я должна слезть с лошади, – быстро сказала она, протягивая незнакомцу руку.

Кажется, он слегка растерялся. Сейчас начнет, как Аниска, меня уговаривать, подумала Маша нетерпеливо. Но он не начал. Она снопом свалилась на него с седла и на короткое время оказалась в его объятиях, вдохнула запах старой овчины и давно не мытого, нездорового мужского тела. И отшатнулась, едва устояв на ногах. Что-то мигнуло перед глазами ярким живым пятнышком. Свечка… Свечка в ледяном храме?

В следующий миг она вспомнила, зачем приехала, – и все тут же вернулось на свои места, человек рядом перестал быть важным. Она попыталась сделать шаг. Ноги – как чужие, совсем не хотели двигаться. Какой-то мальчишка, голося, пробежал мимо, толкнул ее. Незнакомец мгновенно подхватил под руку, она крепко взялась за него.

– Пожалуйста, пойдемте! Они там… мне нужно найти…

Кажется, она говорила еще что-то, и он что-то отвечал. Они пробивались сквозь толпу, кто-то узнавал ее и давал дорогу. Она искала глазами – отца, Митю, Николашу. Не было никого.

Затылки, плечи, спины. Густой запах пота и перегара. Радостная злоба и острое любопытство: что еще будет? А если вот эдак?.. Сухой треск выстрела. Мефодий с ружьем… Мефодий! Маша встрепенулась, увидев наконец-то знакомое лицо. Но почему у него ружье? Неужто это он стрелял? Она хотела крикнуть, позвать его, но тут люди вокруг внезапно притихли, и Маша, невольно повернув голову – туда же, куда и все, – увидела на крыльце конторы инженера Печиногу.

В руках у него тоже было ружье. Но начал он не стрелять, а говорить. Громко, отчетливо и – совершенно непонятно. Маше сперва даже показалось, что не по-русски. Кто-то рядом с ней пьяно заржал – и тут же захлебнулся: народ желал слушать, хотя не понимал, как и она, ничего, и все отчетливее наливался злобой.

А Маша вдруг все поняла. И задохнулась от жалости. Господи, ведь он оправдывается. Быстро перекрестившись, она рванулась вперед. Было ясно одно: если вот сейчас, немедленно чего-то не сделать, будет поздно!

Уже – поздно. Женский голос, рев, стоны… Кажется, Митя что-то кричит… Выстрел!

Брызги крови на снегу. Этот снег – бурый, истоптанный, перемешанный с грязью – вдруг резанул ей глаза немыслимой белизной. Уже было такое, подумала она с отстраненным удивлением. Совсем недавно было! Вязкий, замороженный воздух… Софи бежит куда-то, и я не могу ее догнать, а потом она упала, и ягоды… Софи? Почему Софи? Там же Матвей Александрович! Это его кровь.

Его убили.

Она поняла это сразу. Но продолжала упрямо проталкиваться вперед. Какая-то громоздкая преграда выросла перед ней, она ухватилась за нее и только тогда сообразила, что это – отцовские сани. И увидела отца, лежащего навзничь. Голова запрокинута, точно как у Пети, оставленного дома… Как у только что убитого инженера.

Это не он, подумала Маша, глядя на неподвижное, ровного желтоватого цвета лицо, с которого почему-то исчезли все морщины. Это просто оболочка, а он уже не здесь. Он умер.

– Он умер, – сказала она, поднимая голову.

Наверное, он был виноват перед ними. Иначе они бы не пришли сюда и ничего этого бы не случилось. Только вот теперь он умер, а они стоят и смотрят. А Матвей Александрович? Он – тоже виноват? Зачем – его?

Вокруг было по-прежнему тихо. Она как-то вскользь подумала, что это неправильно: должен быть шум, вопли, выстрелы. Почему они молчат? Смотрят на нее. У них, оказывается, все-таки есть лица.

1884 год от Р. Х., апреля 3 числа, г. Егорьевск,

Ишимского уезда, Тобольской губернии

О Элен!

Так это странно и страшно, то, что произошло. Я до сих пор не совсем еще пришла в себя и пишу-то к тебе главным образом для того, чтобы привести в порядок свои мысли и чувства. Не обижайся, ради бога, из дальнейшего ты поймешь, что никакой тебе обиды тут нет, и кто хочешь, получив наше с тобой образование и воспитание, растерялся бы и себя забыл, с этаким повстречавшись.

Мне, однако, надо теперь быть в совершеннейшем порядке, потому что того от меня другие ждут. А им более, чем мне, покой надобен и утешение. Вот я и стараюсь. А ты уж… В общем, ты меня всегда принимала как есть и нынче, я думаю, постараешься.

Попытаюсь описать все по порядку, а то, что тебе точно непонятно будет, разъясню потом, в следующем письме. Нынче же для меня главное – самой разобраться. Прости еще раз.

31 марта на Мариинском прииске Гордеева случился бунт. Отчего да почему – я толком и не поняла. Петропавловский-Коронин мне после разъяснил, что никаких специальных для этого причин будто и не нужно, а такова, мол, стихия народного возмущения. Про стихии, конечно, ему виднее, а только я лично полагаю, что немалую руку ко всему этому приложил бесследно исчезнувший Николаша Полушкин. План у него был какой-то тонкий, а цель, насколько я поняла, – жениться на Маше Гордеевой, самого Гордеева и Петю с дороги устранить и стать всему (делу и деньгам) хозяином. Все теперь гадают: ежели он к тому стремился, так отчего же отцово-то дело принять не захотел? Но душа человеческая темна, а где нынче Николаша, у которого спросить и которого полиция ищет, – одному Богу ведомо.

Поводом для бунта послужила смерть от чахотки какого-то рабочего, которого накануне не то ударил, не то просто толкнул инженер Матвей Александрович.