Анастасия Туманова - О сколько счастья, сколько муки… (Погадай на дальнюю дорогу, Сердце дикарки)

– На твой выбор. Я ведь так давно тебя не слышал... Хотя, впрочем, нет. Спой, если не в тягость, «Снова слышу».

Аккомпанемент романса был трудным, Илья знал наверняка, что сама Настька его не вспомнит. И точно – через минуту она обернулась к нему, взглядом прося помощи. Всего-то и нужно было подойти и взять на гитаре с десяток аккордов, но Илья, словно не поняв безмолвной просьбы жены, медленно отошел в сторону. Стараясь не встречаться глазами с цыганами, уставился в окно, за которым в темноте сада шуршал дождь. Хмуро подумал: и чего, в самом деле, беситься? Ну, приехал князь, ну, морочит Настьке голову словами всякими... Да ведь она не дура-девчонка, на слова не купится, не побежит за ним, подол задравши. Так, посидит, молодость вспомнит – всего и дел. Илья потер кулаком лоб, вздохнул... и резко обернулся, услышав высокую ноту скрипки.

Гришка стоял за спиной матери, и лицо его было совсем взрослым, серьезным. Глядя куда-то поверх голов цыган, он касался смычком струн, и казалось, что грустная мелодия сама собой рождается прямо из воздуха. Вскоре к скрипке присоединились мягкие гитарные переборы, и Илья понял: Настька вспомнила-таки аккомпанемент. Короткий аккорд, пауза – и голос:

Краем глаза Илья заметил какое-то движение у двери. Он повернул голову и увидел Маргитку, заглядывающую в комнату из сеней. Встретившись глазами с Ильей, девушка поманила его и тут же скрылась. Какое-то время он медлил, затем осмотрелся и, убедившись, что внимание цыган поглощено Настей и князем, не спеша вышел из комнаты.

В сенях было темным-темно.

– Чяери, где ты?

– Здесь, на сундуке.

– Что случилось? Зачем? Народу полон дом. – Илья на ощупь нашел руку Маргитки, притянул ее к себе. – Ты дрожишь вся, что с тобой?

Маргитка вырвала руку. Отрывисто спросила:

– Ну, что, – видал?

– Что? – растерялся он.

– Настьку! Крокодилицу свою! И этого гаджа! Видал? Понравилось?! Вот и попробуй мне теперь голову дурить, как она тебе верной семнадцать лет была. Ни за что не поверю!

– Не верь, коль не хочешь, – мрачно сказал Илья. – Не твое это дело.

– Ах, не мое?! – взвилась она. – Илья, да ты ослеп, что ли? Ты посмотри на свою Настьку – она же засветилась прямо, как князя увидала! Всякий стыд потеряла, на лестнице на шею ему кинулась, а сама старуха давно!

– Чяери...

– Ну, давай, давай, дожидайся! – продолжала бушевать Маргитка. – Жди, пока она тебя на всю Москву опозорит! Дэвлалэ, где ж ты свой ум похоронил, морэ?! Да ты подумай, что делать-то будешь, если Настька твоя с князем пойдет?

– Да ничего не буду делать, – через силу ухмыльнулся Илья. – С тобой в Сибирь уеду.

Он сказал это в шутку и никак не ждал, что Маргитка вдруг всплеснет руками и кинется ему на шею:

– Господи, Илья... Милый мой, золотой... Ты сам сказал, ты сам, не я... Илья, ждать нельзя, надо ехать нам...

– Ку... куда?

– Ты же сам сказал – в Сибирь! Или в Крым! Или в Бессарабию, в степи табунные! А хочешь – веди меня в свой табор! Илья, едем, прошу тебя, прямо сейчас едем! Никто и не хватится! За Настьку не бойся, она одна не останется, князь подберет, она еще счастливой будет, а мы... Илья, не могу я больше так, пора ехать, я же... мне...

«А может, и правда?» – отчаянно подумал Илья, прижимая Маргитку к себе и зарываясь лицом в ее волосы. Может, и давно надо было сделать это, а не тянуть мерина за хвост невесть зачем. Он, Илья, разве нужен Настьке? Нет. Пропадет она без него? Никогда. Несчастной будет? Да князь не даст... А дети? Дети взрослые давно. Так чего же он, дурак, дожидается? И боится чего?

– Едем, Илья? – плача у него на плече, спросила Маргитка.

– Да, чяери! – вырвалось вдруг у него. – Едем…

– Сейчас, прямо сейчас! Илья, брильянтовый, никак ждать нельзя! Я тебе просто говорить не хотела, а я ведь уже третий месяц как... – Она запнулась.

– Что «третий месяц»? – не понял он.

– Я, Илья...

Внезапно рядом прозвучал отчетливый вздох. Маргитка с тихим «ах» отпрянула от Ильи, закрыв лицо руками. Он отодвинул ее. Медленно повернулся. Увидел открытую дверь, полосу света, падающую из зала в сени. И стоящую в этой полосе Дашку.

Маргитка не выдержала первая. Тихо взвизгнув, она оттолкнула Илью, спрыгнула с сундука и бросилась в темноту. Хлопнули одна за другой несколько дверей, последняя – уже наверху, и опять наступила тишина. Из зала доносились звуки скрипки и гитары, Настин голос. Илья был не в силах ни пошевелиться, ни отвести взгляда от лица дочери.

Дашка медленно пошла через сени. Пошарив ладонями по двери, она отворила ее, на миг впустив в сени сырость и шум дождя, и выскользнула во двор. Дверь за ней захлопнулась.

Илья сам не знал, сколько времени он просидел на сундуке, сгорбившись и уткнувшись лбом в кулаки. Сначала он пытался соображать, что теперь будет и что ему делать, но потом бросил: делать было нечего. «Что ж ты, Господи... Зачем же ты Дашку... лучше бы уж Настьку прислал...»

Господь, как всегда, не ответил. Глядя в темноту и слушая звуки веселого вальса, доносившиеся теперь из залы, Илья подумал о том, что Дашка никому ничего не скажет. Даже словом не обмолвится – уж ему ли не знать своей дочери? Тем более что и не видела, слава богу, ничего, только слышала... Хотя ведь и этого хватит! Жить-то теперь как? Через неделю ее замуж выдавать, за руку выводить к жениху... Как? После такого-то? Господи, сукин ты сын, да почему же Дашка? Почему она? Что ему делать теперь?

Внезапно Илья вспомнил о том, что дочь ушла туда, на темную улицу, и бродит под ледяным дождем уже невесть сколько времени. С минуту он собирался с духом. Затем вздохнул, поднялся и, провожаемый вальсом из залы, шагнул за порог.

Дашка не ушла далеко. Илья увидел ее стоящую в круге тусклого света под единственным на всю Живодерку фонарем. Илья подошел, ступая по лужам, остановился рядом. Дашка, казалось, не услышала его шагов. Глаза ее смотрели в темноту, губы что-то шептали. По лицу, по слипшимся волосам, по облепившей плечи шали стекала вода. Илья осторожно коснулся плеча дочери.

– Пойдем домой, Дашка. Пожалуйста, пойдем.

Дашка не ответила, не обернулась. Лицо ее болезненно сморщилось, когда Илья взял ее на руки. Прижав дочь к себе, он почувствовал, что и шаль, и платье ее мокры насквозь, а сама Дашка дрожит с головы до ног. Илья торопливо понес ее к дому.

На следующий вечер Дашка свалилась с лихорадкой. Весь день она проходила бледная, не разжимала губ, зябко куталась в огромную, как попона, шаль, на участливые вопросы цыган отвечала лишь движением головы, а вечером, сидя вместе со всеми в нижней комнате, неожиданно и без единого слова лишилась сознания. Цыгане, не так часто наблюдающие обмороки у своих девчонок, всполошились. Женщины забегали между кухней и залой с горячей водой, полотенцами и травяными отварами. Яшка, никого не спросясь, понесся в Живодерский переулок за ведуньей бабкой Ульяной, и та, едва взглянув на Дашку, сразу сказала: «Лихоманка, чявалэ. Заразная. Таборные у вас гостили четвертого дня? Вот от них и подхватила».