Наталья Павлищева - Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы

Со стороны большой лестницы, ведущей ко дворцу, раздавался визгливый голос Лизки Воронцовой. Она за что-то выговаривала великому князю. Удивительно, попробуй Екатерина выговорить, уже была бы истерика с топаньем ногами и безобразными оскорблениями, а от Лизки терпит. Воронцова становилась все толще, грубее, глупее и безобразней, но она нравилась Петру, с этим приходилось считаться. Елизавета Петровна в издевательство называла фрейлину «наша Помпадура», но это Лизку не задевало, она чувствовала себя хорошо, вертя Петром как вздумается. Екатерине пока удавалось держать ее от себя на расстоянии и словно на ступеньку ниже, фаворитка не смела вести себя с великой княгиней грубо. Пока не смела, Екатерина прекрасно понимала, что со временем осмелеет, но думать об этом не хотелось.

Петр был раздражен, а его раздражение привычно выплескивалось на собак, слуг и жену, если та оказывалась рядом.

— Что вы читаете? — Рука мужа требовательно вытянулась в сторону сидевшей Екатерины. Лизка остановилась рядом. — Небось наставления вашего англичанина?

Ишь ты, а еще говорят, что он глуп! И как прознал, что Екатерина уже начала переписку с Вильямсом. Никаких наставлений, он просто поблагодарил за прекрасный вечер, она ответила тоже с благодарностью за беседу, так и обменивались этими благодарностями. Письма ни о чем, но читать приятно, потому что Вильямс в отличие от великого князя мысли в голове имел не только в виде строевых приказов и излагать их тоже умел.

Екатерина просто протянула письмо мужу. Чтобы его взять, нужно было сделать еще шаг, но Петр стоял, где остановился. Ноги в высоченных ботфортах широко расставлены, ему казалось, что так он выглядит мужественно, колени не гнутся, он и садился, выпрямив ноги. Кто-то должен был уступить, но вставать и подносить лист на виду у Лизки Воронцовой Екатерина не желала. Она вдруг протянула письмо фаворитке, в конце концов Лизка ее фрейлина, хотя давно об этом забыла.

— Передайте Его Высочеству.

Петр быстро пробежал глазами написанное, недоуменно посмотрел на подпись, перевернул лист, снова посмотрел на подпись…

— Нарышкин поумнел…

— Конечно, люди умнеют с возрастом.

Это была скрытая пощечина, но она имела право на такое, рядом с мужем стояла фаворитка, не находившая нужным даже присесть перед великой княгиней, а Петр не делал Лизке замечания.

Великий князь дернулся, фыркнул и, резко повернувшись на негнущихся ногах, пошел прочь, бросив через плечо:

— Завтра уезжаем в Петербург!

Екатерина только пожала плечами. Собираться следовало ему, у нее мебель стояла на месте. Она еще раз перечитала письмо Нарышкина, Петр прав, оно заметно отличалось от прежних, за Нарышкина явно какое-то время пишет другой. Кто это?

В Петербурге великая княгиня легко выяснила адресата, выздоровевший Нарышкин принес ей письмо, написанное тем же почерком:

— Ваше Высочество, это от Станислава Августа Понятовского…

— Так вот кто писал вместо вас! Левушка, неужели вы стали столь ленивы или я вам столь неинтересна, что даже писать мне не хотелось?

Конечно, Екатерина за такой тирадой старалась скрыть интерес к подлинному автору писем. Нарышкин все понял, но игру поддержал:

— Простите, Ваше Высочество! Не казните и не отлучайте от себя. Станислав так просил, что я не мог отказать.

— Кто?

— Станислав Август Понятовский, поляк на службе у посланника Вильямса. Вы видели его на балу в Петров день в Ораниенбауме, хотя, возможно, не запомнили.

— Почему же, помню. Красивый молодой человек.

— И разумный! А еще без ума от вас!

— Лев! — предостерегающе подняла руку великая княгиня.

Тот прижал обе руки к сердцу:

— Все понял, молчу.

Но не успокоился.

В коридоре противно мяукал кот. Великий князь держал собак, но они почему-то на кошачий концерт не реагировали. Будь веселая компания трезвее, они сообразили бы, что здесь что-то не так, но компания сидела не первый час, а потому трезвых давно не осталось.

Из комнаты великого князя открылась дверь, и вслед за клубами табачного дыма и винными парами оттуда вылетел сапог:

— Брысь!

Лев Нарышкин ловко увернулся от большущего ботфорта, поднял его, покрутил в руках:

— Не князя. — Приложил подошву к своей подошве, снова помотал головой: — Не, не князя, Брокфорда верно, тот здоровый.

Зашвырнув обувь подальше, он приложил губы к замочной скважине двери, ведущей в покои великой княгини, и мяукнул уже совершенно отчаянно.

Дверь распахнулась, Нарышкин едва успел отскочить и обиженно заморгал глазами:

— Меня сегодня убьют. От князя ботфортом швырнули, вы дверью почти зашибли.

— Лев! — укоризненно выговорила Екатерина. — Ну когда вы посерьезнеете?!

— На днях! — бодро заверил Нарышкин, проскальзывая в приемную княгини. — Впустите, а то собакам надоест мое мяуканье.

Не было похоже, чтобы он собирался умнеть или становиться серьезней, напротив, уже в комнате Нарышкин крутнулся на одном каблуке и бодрым голосом объявил:

— Анна Никитична больна.

— Как, я ведь виделась с ней сегодня, она была вполне здорова!

— А теперь тоскует и печалится, и один только врач может ей помочь — вы. Очень просит навестить. Срочно.

— Я бы охотно сделала это, но уже вечер, мне невозможно идти с вами. Вас посадят в крепость, а мне за это бог знает что будет.

— Никто ничего не узнает. У меня есть хитрый план… Только, когда все отправятся спать, будьте переодеты в мужское платье.

Выпроводив Нарышкина, Екатерина задумалась. Ее не обманула нелепая просьба навестить приболевшую подругу в ночное время, она понимала, что у Нарышкина где-то приготовлена встреча ее и Понятовского. Это было крайне опасно, но так заманчиво.

Выглянула в коридор. От покоев Петра доносились крики, смех, дверь была приоткрыта, и оттуда раздавался пьяный голос великого князя:

— Я… я… я как взмахнул шпагой!..

Ясно, в тысячу первый раз рассказывает о том, как ребенком гонял цыган. Визгливый голос Лизки Воронцовой оборвал Петра:

— Молчи уж!

Внутри поднялась волна протеста. Ну почему она должна сидеть в одиночестве и скучать, если ее муж столь глуп? Позвала калмычонка-слугу, распорядилась принести мужскую одежду, спрятала ее.

Наконец пришла пожелать покойной ночи Владиславова, удивилась, что Екатерина уже готова ко сну, та вздохнула:

— У великого князя так шумят, что даже читать не могу. Поневоле хочется заснуть, чтобы не слышать эти вопли.

Прасковья Никитична прислушалась, пожала плечами:

— Да нет, как обычно…

— Голова болит, легла пораньше.

— Ну и ладно…

Владиславова подоткнула одеяло под бок своей подопечной и удалилась. Интересные были у них отношения, Прасковья Никитична сердечна и всегда готова помочь (правда, не во всем), временами заступалась перед князем, да так, что тот отступал. Если нужно справиться с Лизкой Воронцовой, тоже старалась Владиславова. Зато и цербер знатный, Нарышкина, словно что-то предчувствуя, переносила с трудом; если она хоть заподозрит…