Александр Дюма - Подвенечное платье

Увы, ей еще раз придется проехать через нее.

Маркиза и Цецилия остановились в гостинице «Париж ». Генрих занял комнату в той же гостинице.

Первые дни прошли в расспросах и розысках. Маркиза послала за своим старым знакомым — прокурором. Но он уже давно умер, и с его смертью в Париже не осталось больше прокуроров. Она должна была довольствоваться адвокатом, который повторил ей то же самое, что она уже слышала в Булони.

В продолжение двенадцати лет, проведенных маркизой за границей, Париж до того изменился, что она не узнавала людей, с которыми прежде общалась. Разговор, манеры, мода — все переменилось. Маркиза де ла Рош-Берто ожидала найти столицу мрачной и печальной. Вышло иначе: беззаботный, забывчивый Париж давно уже снял свою траурную маску и смотрел на все так гордо и весело, как не смотрел никогда. Город перерождался: он становился просвещенной столицей, целые государства склонялись перед его могучим скипетром.

Так всегда случается с изменниками: им кажется, что их отечество должно всегда быть таким, каким они его оставили. Им думается, что те же мысли волнуют умы людей, что и прежде, время не подвигает их ни на шаг. Потом, вернувшись, они видят себя отставшими от жизни, от событий, от людей, от понятий; не узнают современного быта, все еще держась за пережитки прошлого.

Республика исчезла, возрождая монархию. Первый консул собирался надеть императорскую корону. Все готовилось к этому великому событию. Исчезла и последняя горстка республиканцев, против которых были настроены роялисты других держав. Они готовы были встать под знамена первого консула. Все дамы высшего круга хотели прислуживать императрице. В этом новом перевороте старых друзей могли не наградить, и это было бы лишь неблагодарностью, а пренебречь врагами, не примириться с ними было бы великой ошибкой. Эти обстоятельства привлекали старую маркизу, помнившую блеск прошлой жизни, и молодого человека, так много ожидавшего от будущего.

Генрих встречал каждый день молодых людей своих лет, уже служивших капитанами. Маркиза де ла Рош-Берто беспрестанно видела в каретах с гербами своих старых друзей, которые приобрели за это время больше, чем она потеряла в революцию.

Генрих познакомился со многими сверстниками; маркиза возобновила прежние связи. Искушение славой, с одной стороны, и влечение к блеску и роскоши, с другой, шли вразрез с политическими убеждениями, еще жившими в Генрихе и позабытыми маркизой де ла Рош-Берто. Они не заглядывали в свои души. Сердце одного было еще слишком чисто, другой — слишком пресыщено, так что они не могли не понимать, что, поддерживая Бонапарта, они предают Бурбонов. Маркиза и Генрих находили себе одно и то же оправдание — любовь к Цецилии. Этот благовидный предлог служил опорой честолюбию Генриха и эгоизму маркизы.

Действительно, что ожидало Цецилию с возлюбленным без всяких перспектив и старой герцогиней без состояния?

Генрих и маркиза нашли еще множество обоснований — истинных и ложных, оправдывавших образ их мыслей.

Они обнаружили, что Бонапарт совсем не безымянный корсиканец, не солдат-выскочка, не простой офицер, попавший в генералы. Он принадлежал к древней итальянской фамилии: один из его предков был в 1300 году подестом во Флоренции; в Генуе имя его было внесено в золотую книгу уже четыреста лет назад; его дед, маркиз Бонапарт, как говорили роялисты, описал осаду Рима, предпринятую коннетаблем Бурбоном.

Можно бы, кажется, найти аргумент и посущественнее: Наполеон был человеком гениальным, достойным стать во главе нации, которая после него могла вернуть это место тем, у кого он его похитил.

Потом прибавляли еще, впрочем, в то время это была еще чистая правда, что Бонапарт, непричастный к революционным переворотам, не запятнал своих рук кровью Бурбонов.

Еще ни слова не было сказано о союзе Генриха и Цецилии, а между тем чувство взаимной симпатии, овладевшей ими с первого взгляда, за эти шесть месяцев только увеличилось. Молодые люди поняли, что они принадлежат друг другу: к чему же было ставить условия, давать обещания? Они, как Ромео и Джульетта, обменялись взаимными клятвами, и сама смерть не могла разлучить их.

Говоря о будущем, вместо я каждый говорил мы .

Но это будущее существовало только при условии, что маркиза и Генрих поддержат новое правительство. Все, на что мог надеяться Генрих, — это наследство его дяди, который составил себе состояние коммерческими оборотами. Он поссорился с родственниками, посчитавшими его занятие недостойным, и объявил о том, что оставит свое состояние только тому племяннику, который, невзирая на проклятия своей семьи, станет, как и он, торговцем. Генрих получил блестящее образование и везде нашел бы себе применение. Но в то время честолюбию открывались только две дороги: поприще военное и дипломатическое. То и другое находилось в руках правительства.

Отречение Цецилии от политических идей ее семейства не было так уж важно. Положение женщины в свете всегда зависит от мужчины и обстоятельств. Только это невинное дитя очень хорошо понимало, что если бы она оставалась при своих прежних убеждениях, то была бы вечно живым укором для Генриха.

Когда госпожа ла Рош-Берто заговорила о приглашении Цецилии ко двору будущей императрицы, внучка маркизы ответила, что она еще слишком молода и ничего не понимает в делах политики, а значит, не может иметь собственной воли и потому во всем полагается на бабушку.

Зная, в каком положении находится Генрих, она в тот же день передала ему предложение маркизы и свой ответ. Цецилия радовалась, что пожертвовала ради возлюбленного даже своей совестью.

Молодой человек только этого и ждал: он тотчас отнес прошение одному из своих друзей, который взялся помочь. В тот же вечер Генрих впервые заговорил о блестящих перспективах: сам он был назначен в свиту императора и должен был ехать с ним в армию, а Цецилия — фрейлиной ко двору императрицы.

Когда Генрих ушел, девушка пошла проститься с маркизой, находившейся уже в постели. Бабушка взяла ее за руку и сказала с улыбкой:

— Что ты теперь думаешь о своей судьбе? Уж не лучше ли она той, которую уготовила тебе мать!

— Ах, — ответила Цецилия, — если бы Эдуард был Генрихом!

Она ушла в свою комнату в слезах: имя ее матери произносили с упреком. Цецилии казалось, что никто на это не имел права.

Кто мог предвидеть будущее? Военное поприще — это прекрасно, но оно было так опасно: почестей достигали скоро, но еще скорее платили за них жизнью. Война делалась людскими массами; каждое сражение забирало лучших воинов. Цецилия знала Генриха: он был храбр, вспыльчив, честолюбив; он непременно захочет достигнуть цели, чего бы это ему ни стоило. Если Генрих погибнет, что же станется с нею? Ей хотелось тихой семейной жизни со своим возлюбленным, вдалеке от политики, в каком-нибудь маленьком домике — вот что почитала она за счастье, вот почему желала она, чтобы Эдуард был Генрихом.