Александр Дюма - Подвенечное платье

О, Боже! Боже! Что, если слова мои потеряются в этом бесконечном пространстве, если просьбы мои не будут услышаны тобой, если ты останешься глух к моим мольбам и не соединишь меня с Цецилией!

Но откуда эти мысли? Вместо того чтобы вселять в тебя твердость, я говорю только о безнадежности, но прости, прости меня, Цецилия!

Я нашел на корабле друга. Он — штурман. Бедняга оставил в Гравезанде любимую невесту, он мой товарищ по несчастью. Мало-помалу мы сблизились с ним, и он рассказал мне про свою Женни. А я, прости меня, Цецилия, я говорил ему о тебе.

Есть на свете человек, которому понятно мое сердце, которому я могу назвать твое имя, которому я могу рассказать про свою любовь к тебе!

Что может понимать матрос? Такой вопрос могут задать только жалкие люди. Молодого человека, о котором я говорю тебе, зовут Самуилом. Я желаю, чтобы ты знала его имя. Помолись за него, я обещал ему это.

Прости, Цецилия! Шлюпка возвращается к своему кораблю, я отдаю это письмо подшкиперу. Он поклялся мне отнести его в Гавре на почту. Прощай еще раз, милая Цецилия. Через двадцать — двадцать пять дней, если погода будет благоприятствовать, мы будем в Гваделупе.

Прощай еще раз.

P. S. Не позабудь Самуила и Женни в своих молитвах».

Трудно представить себе, как впечатлило Цецилию это письмо, тем более что это было так внезапно. Девушка, преисполненная благодарности, с глазами, полными слез, пала на колени и начала молиться. После этого она уже спокойнее принялась за работу.

Дни проходили однообразно, не принося ничего нового. Неожиданное письмо подало Цецилии надежду получить и другое, но, как говорил Генрих, это был редкий случай.

За это время во Франции произошел переворот: Наполеон стал императором. Пораженная Европа наблюдала за происходящим, не смея возразить. Все, казалось, предвещало долгое существование новому государственному устройству. Богатство, блеск и счастье купали в дарах своих нового правителя. Порой, когда Цецилия видела это блестящее общество, эту аристократию Наполеона, она невольно говорила себе: «И мы с Генрихом могли бы быть среди этого общества, могли бы быть счастливы, если бы, если бы…» Но труп герцога возникал в ее воображении, и голос совести говорил другое: «Мы исполнили свой долг!»

Прошел еще месяц. Цецилия стала ожидать письма с большим нетерпением. Минула еще одна неделя, затем еще четыре дня. Время тянулось бесконечно долго. Наконец поутру на пятый день кто-то позвонил в колокольчик. Сердце Цецилии сильно забилось, она отворила дверь и увидела почтальона с письмом.

Оно было от Генриха.

Вот его содержание:

«Милая Цецилия!

Во-первых, счастье наше не изменилось. Я прибыл в Гваделупу после долгого плавания, впрочем, наш корабль задержали не бури, а безветрие. Я отыскал своего дядю — это превосходный человек. Он так обрадовался, когда узнал, что я избрал торговое дело, что тотчас объявил меня своим наследником.

Говорят, милая Цецилия, что мой дядя несказанно богат.

Но, мой друг, все имеет и дурную сторону: дядя объявил мне, что он меня так полюбил, что ни под каким предлогом не отпустит меня раньше чем через два месяца. Я уже хотел было отказаться от его наследства, но подумал, что продажа товаров задержит меня почти на столько же. А капитан нашей „Аннабель“ заверил меня в том, что ему нужно столько же времени для получения нового груза… Ты видишь, милая Цецилия, необходимость вынудила меня остаться. И вот я буду узником Пуэнт-а-Питра еще два месяца. К счастью, завтра утром отходит один корабль: он принесет тебе известие о твоем несчастном изгнаннике, который любит тебя, Цецилия, и будет любить вечно.

Я все рассказал моему дяде. Он сначала, конечно, немного расстроился, когда узнал, что ты не принадлежишь ни к какому торговому дому. Но когда я описал ему твои достоинства, когда уверил его, что и ты полюбишь его за любовь ко мне, он наконец утешился в своем горе. Стоит заметить, милая Цецилия, что этот плебей по собственному желанию вместе с тем первый аристократ в этих местах: он деспотически отнимает частицу „ де “ у тех, кому она принадлежит, и жалует ее тем, кто ее никогда не имел.

Какая здесь роскошная природа! Как я был бы счастлив, Цецилия, если бы мог вместе с тобой созерцать эту девственную красоту, не оскверненную еще присутствием человека! Мысль теряется в бесконечности океана! Взор, устремленный в чистую небесную лазурь, словно встречает самого Творца.

К несчастью, тебе чужда эта природа. Ты не знаешь, милая Цецилия, ни этих растений, ни этих цветов, и они тебя не знают. Как я обрадовался, увидев здесь увядший розан: я вспомнил Англию, Хендон, ваш домик и сад, нашу могилу.

Какой драгоценный и ужасный дар — память человека! В один миг преодолел я тысячу восемьсот лье и посидел с тобой в беседке вашего сада, погулял по его дорожкам, полюбовался всеми твоими подругами-цветами, от роскошной розы до скромной фиалки, посмотрел на птенчиков, которые так смело и весело прыгали по земле у ног твоих в поисках зерен, что ты им бросала горстями.

Не знаю отчего, милая Цецилия, но сегодня душа моя полна надежды и радости. Все здесь так прекрасно и величественно — и растения, и люди, что сомнения мои исчезают, сердце больше не щемит грусть, и я начинаю дышать свободно.

Вот вошел мой дядя. Он непременно хочет, чтобы я посмотрел его плантации. Я отказываюсь. Но он говорит мне, что когда-нибудь они станут твоими, и я решаюсь расстаться с тобой на два часа. До свидания, Цецилия!

Знаешь ли, что мы сделаем, Цецилия, если ты приедешь жить в Гваделупу? Мы срисуем ваш маленький домик в Англии, снимем план с сада, привезем семян всех твоих цветов и среди плантаций моего дяди воссоздадим хендонский рай.

Я все строю воздушные замки, карточные домики, а потом молю Бога, чтобы он не рассеивал мои мечты и дал им осуществиться.

К счастью, я почти всегда один, то есть с тобой, Цецилия. Ты ходишь со мной, разговариваешь, улыбаешься мне. Порой ты видишься мне так явно, что я простираю к тебе руки и понимаю, что ты живешь в душе моей, присутствуешь в ней, как тень, исчезаешь, как мечта.

После отплытия этого корабля я не смогу написать тебе раньше чем через месяц или даже через шесть недель: корабли теперь станут ходить редко. Но уже через два месяца я поеду… О, Цецилия, поймешь ли ты, что произойдет со мной при виде берегов Франции, при виде Парижа, при въезде на улицу Дюкок. Я поднимусь на пятый этаж, позвоню в дверь и паду к ногам твоим… О Боже, Боже! Перенесу ли я это счастье?

Прощай, Цецилия, иначе я никогда не закончу своего письма и все буду повторять одно и то же. Молись за меня, Цецилия, молись: только тебе одной я обязан своим счастьем, и повторяю тебе, я уже начинаю его бояться.