Эдвард Радзинский - Князь. Записки стукача

Когда я выходил из кабинета, Лорис уже простирал объятия к новому посетителю:

– Дорогой друг, позвольте пасть вам в ноги и просить прощения за то, что заставил вас столько ждать…

Итак, я покинул его кабинет все тем же агентом. Только служил теперь еще одному лицу. Вернее, трем лицам – Кириллову, Сонечке (и террористам) и теперь еще Лорис-Меликову… Самое смешное – они все были врагами друг друга.

В полночь поднял старого Фирса… Огромный седой матерый волк с лапищами молча оделся в темноте. Хорошо его выучили – ничего не спросил. Молча шел рядом. Подошли к комнате Попова. Велел стоять у двери…

Вошел, растолкал:

– Скажи, Попов, я предавал вас?

Спросонок он не мог понять. Я сунул ему в рот револьвер.

– Я тебя спрашиваю, Попов. Ты у меня работаешь год, точнее, следишь за мной целый год. Ну и что ты выследил? Я предавал вас?

Я никогда не видел такого ужаса на лице. Передо мной был маленький, до смерти перепуганный мальчик… Вдруг он как-то визгливо закричал и бросился на меня.

Я до удивления хладнокровно выстрелил ему в ногу. Впервые в жизни я стрелял в человека. Оказалось, не трудно. Он сидел на полу и истошно вопил от боли – визгливым детским криком. Потом потерял сознание…

Фирс молча принес воду, облил его, побил по щекам. Теперь он сидел на полу и стонал.

– Ты мне так и не ответил. Я вас предавал?

– Нет, нет… Мне очень больно, сударь.

– Ей было еще больнее. Кто ее убил? Кому ты отдал мой сюртук и пистолет?

– Если скажу, вы не убьете меня? Поклянитесь перед Богом!

– Клянусь.

– Кто ее убивал, не знаю. Знаю, что передал ваш сюртук и пистолет Фриденсону… Это еврей, в поддевке, под кавказца ходит… – (Значит, тот, который был в карете.) – Он и принес мне постановление ликвидировать ее… Но убивал не он, а кто – не знаю… Кто-то в вашем сюртуке.

– Знаешь! Не забывай про вторую ногу. – И я поднял пистолет.

– Баранников!

– Где он живет?

– Он сейчас без квартиры… Но ему обещали квартиру в доме господина Достоевского…

Я был потрясен.

– Баранникову обещали, или он уже снял квартиру?

– Не знаю… Клянусь – не знаю. Знаю, что эта квартира – напротив квартиры Достоевского…

Бесы за стеной автора «Бесов»! Это могла выдумать только жизнь!

– Хорошо. А где живет Фриденсон?

Он проговорил адрес торопливо, будто боясь раздумать:

– Казанская улица, четырнадцать, квартира восемнадцать. Спросить Агатескулова – у него такой паспорт… Не убивайте… только. Я ничего не видел в жизни… Я даже бабу не знаю…

Какой страх! Вот он – животный, точнее, человеческий страх – мокрое лицо все искажено…

Я велел Фирсу послать за надежным лекарем – вынуть пулю.

– Не извольте беспокоиться. Пулю мы сами вынем. Зачем на лекаря деньги переводить? Да и опасное это дело нынче – лекари. Ох, молодо-зелено… Только потерпеть шантрапе придется. Они боль причинять другим любят, а вот сами терпеть ее никак не могут… – И, схватив за вторую ногу, Фирс жестоко потащил его к двери.

Попов дико, нечеловечески заорал. Вздохнув, Фирс поднял его, как пушинку, и понес прочь из комнаты…

Фирс его все-таки убил. В воскресенье, отправляясь в церковь, объявил, что камердинер мой помер от заражения крови – «огонь его спалил». И сообщил, что сам закопал его и поставил за него в церкви свечку.

– Котят топишь – жалко, а энтого – нет, прости Господи… И все ж таки прими его с миром… Человек ведь он был, божеское подобие… – И глаза страшные.

Мне стало не по себе. Вот тогда я (в который раз!) подумал: каково будет, если в России начнется мужицкая революция?

Про Фриденсона-Агатескулова я решил пока забыть. На вопрос Фирса: «Когда на Казанскую пойдем?» я ответил строгим «господским» взглядом. И он замолчал.

Я вернулся в Аничков дворец несправедливо обиженным героем.

Цесаревич и Цесаревна уезжали в Данию, потом на курорт Гапсалу, на воды… У Великого князя постоянные проблемы с желудком – оттого, что необычайно много ест.

К ним перед поездкой (или позже, сейчас уж не помню) пришел мой родственник.

После «пушкинской» речи Федор Михайлович занял положение пророка, и Победоносцев устроил ему аудиенцию у Цесаревича.

Черевин рассказал мне потом, что Федор Михайлович в свое время отправил Наследнику «Бесов». И хотя Победоносцев объяснил воспитаннику всю важность романа в борьбе с крамолой, Наследник честно признался, что роман показался ему истерической галиматьей. И до конца он его так и не прочел. Однако принять нового пророка согласился. Узнав, что я родственник, отрядил меня встречать.

Я встретил Федора Михайловича внизу, в тесном помещении парадного входа.

– И здесь тоже вы? – с усмешкой приветствовал он меня.

Растерянным Достоевский не выглядел, напротив, был явно раздражен.

Визит протекал скучно. Как рассказала мне насмешливо Цесаревна, Федор Михайлович последовательно нарушил все правила этикета. Он вставал, когда хотел, и даже разгуливал по комнате, подыскивая какое-то слово. Цесаревич наблюдал за ним почти испуганно…

Как и было условлено, через полчаса я зашел в комнату и, подойдя к Федору Михайловичу, прошептал, что аудиенция закончена. Он кивнул и тотчас поднялся проститься. После чего ушел, спокойно повернувшись к Цесаревичу спиной, а не пятясь, как требовал тот же этикет. Нечасто бывало в жизни Цесаревича, чтобы с ним обращались, как с простым смертным…

– Хорош гусь, – сказал Наследник, когда Достоевский ушел. Сказал с облегчением, ибо нервность писателя передалась и ему. К тому же он боялся, что у Федора Михайловича начнется припадок.

Конечно, Победоносцев поздравил родственника – сообщил, что Наследник благодарил его за радость послушать великого русского писателя-патриота. Мне показалось, что бывший каторжник был горд. Во всяком случае, впоследствии заметил мне, что Цесаревич – искренний человек. И если не самый умный, то обладает кое-чем поважнее – он любит Россию такой, какая она есть.

Через неделю меня пригласили на вечер к княгине Урусовой, в Петергоф… Играл оркестр.

Была ее племянница Натали, прехорошенькая, с прелестной родинкой на щеке и губками бантиком. Впоследствии она унаследовала все огромное урусовское состояние.

После революции спасалась у любимой горничной.

Пришла к ней с саквояжем, в котором лежали фамильные драгоценности – все, что успела вынести из особняка. У горничной она обнаружила множество своей посуды и вещей. Та беспардонно воровала. Ей бы, узнав это, уйти с драгоценным саквояжем прочь. Но она осталась. И саквояж погубил. Любимая горничная донесла. Драгоценности красногвардейцы разделили с горничной, а несчастную Натали отправили на Гороховую, где в здании Градоначальства разместилась ЧК.