Элисон Уэйр - Опасное наследство

Он читает что-то еще, но я больше ничего не слышу. Толпа взрывается такими криками радости и одобрения, что последние слова герольда тонут в шуме, вокруг меня — сплошное ликование и похвалы в адрес Елизаветы. «Дочь великого Генриха VIII» — вот как называют ее некоторые из присутствующих.

— Хвала Господу, теперь пришел конец сожжениям! — восклицает толстая женщина рядом со мной. — Страшные дни королевы Марии кончились, и наступает благодать правления королевы Елизаветы!

— Сегодня вечером будем жечь костры и веселиться! — восклицает кто-то еще.

И внезапно, перекрывая этот оглушительный рев, все колокола Лондона начинают праздничный перезвон, и повсюду вокруг меня люди обнимаются и целуются. Некоторые даже плачут от радости. Невоспитанные и невежественные лондонцы дерзко толкают меня. Разве этого хотела королева Мария? Ее тело еще не успело остыть, как ее величество уже предали. И как только Елизавете удалось провернуть все это?

Толстуха неожиданно поворачивается ко мне:

— На твоем месте, милашка, я бы сняла эти черные тряпки. И хватит корчить скорбные гримасы. Лучше возблагодари Господа за то, что Он послал нам новую королеву.

— Мне что-то нехорошо, — лгу я, отчаянно мечтая поскорее уйти отсюда.

— Ах, детка, извини, я не знала. Может быть, тебе помочь?

— Нет, спасибо, — выдавливаю я и, не видя ничего вокруг, двигаюсь обратно к ждущей меня лодке. Я опоздала: Елизавета оказалась умным противником. К тому же на ее стороне любовь народа. И мне хватает ума понять, что та волна радости, которую подняло известие о воцарении новой королевы, практически не оставляет мне как претендентке на корону совершенно никаких шансов.

На наших лошадях черные попоны до самой земли. Наши траурные одеяния роскошные, но мрачные, словно мои мысли; я еду в процессии за катафалком королевы Марии к Вестминстерскому аббатству, где упокоится ее прах. Те же безотрадные мысли не оставляют меня и во время участия в пышных траурных церемониях, устроенных королевой Елизаветой. Сердце мое кипит от негодования, когда я слушаю возвышенную похоронную мессу — службу, которую вскоре объявят вне закона, — или сижу рядом с младшей сестренкой Мэри на поминальной трапезе.

Елизавета уже ясно дала понять, на кого распространяется ее неприязнь, да что там неприязнь — ненависть. Не успели просохнуть чернила на ее обращении по случаю восхождения на престол, как она открыто заявила о своих предпочтениях, и внезапно в мою сторону от трона потянуло холодком.

Елизавете двадцать пять лет, замужем она не была, и прямых наследников у нее нет; к тому же новая королева заявила, что намерена жить и умереть девственницей. Большинство придворных считают это хитростью или просто желанием показать девичью скромность. Они слишком плохо знают Елизавету — она может быть грубой и ругаться, как пьяный матрос. Так или иначе, факт остается фактом: она одинока и бездетна, а потому явно считает меня соперницей.

Поскольку королева Мария, несмотря на обещания, так и не изменила Акт о престолонаследии в мою пользу, Елизавета осталась ее законной наследницей. Согласно этому же документу, я следующая в очереди на трон, и поэтому Елизавета видит во мне угрозу.

Мы обе знаем, почему она не чувствует себя в безопасности на троне. Хорошо известно, что католическая Европа считает Елизавету незаконнорожденной еретичкой и узурпаторшей и желает отстранить ее от трона в пользу королевы-католички. Одного этого уже достаточно, чтобы Елизавета плохо спала по ночам. Но есть и другая причина для беспокойства: новая королева очень болезненно реагирует на все разговоры относительно ее возможного брака.

Она не прочь пофлиртовать с тем или иным принцем или политическим деятелем, а также с собственными придворными, в особенности с лордом Робертом Дадли, [54] Роберт Дадли, граф Лестер (1532/1533–1588) — фаворит королевы Елизаветы со времени ее воцарения и вплоть до его смерти. Елизавета в течение многих лет давала ему основания надеяться на брак с нею. но выходить замуж и расставаться со своей свободой Елизавета не торопится. «Здесь будет только одна хозяйка и ни одного хозяина!» — любит повторять она. Не стремится Елизавета и обзавестись потомством. Я собственными глазами видела, как она вспыхнула, когда госпожа Эстли, ее старшая камер-фрейлина, посмела высказать предположение — ни у кого другого не хватало на это духа, — что ее величеству доставило бы огромную радость иметь ребенка, наследника короны.

— Дети — это Божье наказание! — воскликнула Елизавета. — Неужели ты думаешь, что я могла бы полюбить собственный саван? — И в это короткое мгновение, когда она стала самой собой, я увидела страх в ее глазах. Подозреваю, что для нашей новой королевы это больная тема.

Словом, Елизавета категорически не желает выходить замуж и рожать детей для продолжения рода, но преемника ей так или иначе назвать все-таки придется, потому что кто знает, как будут развиваться события в случае ее внезапной смерти. По закону наследовать Елизавете должна я, как ближайшая кровная родственница, но вот признает ли она меня? Вряд ли, скорее уж она перейдет в католичество.

Я имею все права на престол. Но, несмотря на горячее желание стать королевой, я, клянусь честью, не буду плести козни, чтобы получить корону, хотя наверняка могла бы найти себе сторонников. Я слишком хорошо знаю, что бывает с изменниками.

Откуда мне известно, что Елизавета меня ненавидит? О, она не раз давала мне это понять самыми разными способами. Достаточно уже и того, что она не назвала меня наследницей, ущемив мои законные права. Но и этого Елизавете показалось мало, и она вдобавок нанесла мне прямое оскорбление, поставив в весьма затруднительное и неловкое положение. При королеве Марии, несмотря на свою молодость и неопытность, я была сначала фрейлиной внутренних покоев, а потом и камер-фрейлиной, то есть входила в число наиболее приближенных к королеве слуг, как и подобало моему положению и статусу. Ее величество была так добра, что пожаловала эту же высокую придворную должность также и моей бедной горбатой сестренке.

Однако милостивая королева Елизавета сочла необходимым лишить нас обеих этой чести. Это унизительно настолько, что не передать словами, и, конечно, я не могу обсуждать ни с кем при дворе эту вопиющую несправедливость, но должна ходить с высоко поднятой головой. Моей сестре приходится еще хуже, потому что теперь люди без зазрения совести называют ее прямо в глаза горбуньей Мэри.

Конечно, Елизавета не может отлучить меня от двора — даже ей приходится соблюдать хоть какие-то правила приличия, — а потому она сделала меня фрейлиной общих покоев. Это невеликая честь, она не отвечает моему положению принцессы крови и держит меня на расстоянии от нее.