Барбара Картленд - Разбитое сердце

Мистер Джарвис смутился.

— Кажется, однажды я разговаривал с ней. Простите меня за подобное предположение, мисс Макдональд, но эта интимная страница жизни вашего дяди никоим образом не касается вас.

— Я это понимаю, мистер Джарвис. — Встав, я протянула ему руку. — Очень благодарна вам. Если вам потребуется связаться со мной, еще несколько недель я пробуду в особняке мистера Флактона.

Мистер Джарвис проводил меня до двери. Я просто чувствовала его неколебимую уверенность в том, что меня интересовали только собственные приобретения. И не стала разубеждать его, так как узнала то, что меня интересовало.

Автомобиль ждал меня, и я велела шоферу ехать на Вестминстер-корт. Оказавшись там, я отпустила его и вошла в причудливый дом из красного кирпича. В нем царила спокойная и старомодная атмосфера, лифт не спешил, a возле двери каждой квартиры висел медный молоточек, отполированный до зеркального блеска, так что в нем можно было увидеть собственное отражение. Я назвала номер, оказавшийся на самом верхнем этаже. Выходила из лифта я в некотором волнении, однако в дверь постучала решительным образом.

Отворила мне пожилая седовласая служанка.

— Могу ли повидать миссис Хьюитт?

На лице ее отразилось сомнение.

— Как мне назвать вас?

Я сообщила ей свое имя и осталась в холле. Вернулась она через несколько минут.

— Миссис Хьюитт пребывает сегодня в расстроенных чувствах, — проговорила служанка. — Она просит прощения, но не могли бы вы заглянуть завтра?

Тут я убедилась в том, что попала в нужное место. И поняла, что миссис Хьюитт могла не догадаться, кто я, по моей фамилии.

— Не передадите ли вы ей, что я — племянница мистера Макфиллана, — сказала я, — и прошу уделить мне всего несколько минут. Много времени я у нее не отниму.

Служанка вновь исчезла за дверью, а я принялась осматривать маленькую квадратную прихожую, увешанную, к моему удивлению, щитами и кинжалами. Они показались мне похожими на оружие туземцев-зулусов, и я вспомнила, что дядя Эдвард часть своей жизни провел в Африке.

Служанка вернулась и пригласила меня в просторную комнату, выходившую окнами на Сент-Джеймский парк. Комната показалась мне необычайной. Я никогда еще не видела столько фотографий в одном месте.

Почти все они были подписаны, и многие были помещены в серебряные рамки. Ими были заставлены пианино, столы, каминная доска, письменный стол, другие устроились на стене — на небольших резных полочках.

Рядом с уютным диваном располагались два или три кресла, с подушками разного размера и формы. Одни были покрыты черным атласом с черными, ручной работы аппликациями, другие изображали кукол в платьицах из тафты с оборками, одну или две из красного плюша украшали тяжелые золотые кисти по углам.

Я в изумлении оглядывалась по сторонам. На стенах висели многочисленные рисунки — картины, акварели и, на мой взгляд, достаточно качественные гравюры без всякого порядка соседствовали друг с другом, а над каминной доской располагалась голова оленя.

Я сосчитала все отростки, это был действительно царственный зверь. Прикрепленная ниже серебряная табличка сообщала, что олень этот был убит Эдвардом Макфилланом, эсквайром, на Гленнаррах-мур, 9 сентября 1907 года.

Я все еще разглядывала ее, когда дверь отворилась.

Я была права. Миссис Рози Хьюитт оказалась той самой женщиной, которая плакала перед домом дяди Эдварда предыдущей ночью, плакала в церкви, а потом бросила розы в его могилу.

Она сняла свою крохотную модную шляпку и меха, но тем не менее казалась слишком нарядной и даже какой-то нереальной, быть может, потому, что волосы ее были того же цвета, что и медный молоточек, висевший у входной двери, или же причиной служило ее жоржетовое платье с кружевными оборками, перехваченное на талии широким поясом из черных гагатовых бусин.

Лицо ее опухло и было в подтеках от слез, однако она постаралась возместить ущерб с помощью слишком белой пудры и темно-красной помады, чуть расплывшейся в углу рта.

— Надеюсь, миссис Хьюитт, вы простите меня за такое неожиданное вторжение, — проговорила я.

— Не могу не признать, довольно удивительное для меня, — ответила миссис Хьюитт голосом низким, глубоким, при этом теплым и чарующим, несмотря на отсутствие должной огранки.

— Не присядете ли? — предложила она. — Могу я предложить вам портвейна?

Я покачала головой:

— Нет, спасибо.

— Не отказывайтесь, вино не повредит вам, а скорее поможет, также как мне, если хорошенько подумать. После всего перенесенного нами сегодня неплохо выпить бокал вина. Служба была прекрасной, этого не отнимешь, действительно прекрасной. Когда я увидела среди скорбящих всю эту важную публику, то подумала: он был бы горд такими похоронами.

Она вынула из рукава платок и коротким движением промокнула им глаза.

— Вот! Теперь вы подумаете обо мне — какая дура, a я никогда не умела плакать изящно. Ваш дядя все говорил мне: «Рози, не плачь. Ты — милая женщина, но, когда плачешь, превращаешься в пугало».

Повернувшись, она открыла дверцу буфета, подобно всем прочим предметам обстановки в комнате заставленным фотографиями, и достала оттуда хрустальный графин и два бокала.

— Не отказывайтесь, мисс Макдональд, вино укрепит вас.

Чтобы доставить ей удовольствие, я позволила ей наполнить мой бокал, а потом, когда она налила себе, мы сели рядышком на диван.

— Как вы нашли меня? — спросила миссис Хьюитт. — Когда Элеанор сказала, что ко мне пришла мисс Макдональд, я в первое мгновение не связала ваше имя с Эдвардом. Теперь, конечно, я вспомнила, что он говорил мне о племяннице, приезжающей из Канады. Ваша мать телеграфировала ему, не так ли… и сказала, что сердце ваше разбито. «И что мне теперь делать? — спросил он меня. — Пригласить ее сюда?» — «Конечно, — ответила я. — Если девочке плохо дома, ей лучше уехать оттуда. Нет такого разбитого девичьего сердца, которое не мог бы излечить другой молодой человек».

— Я никогда не забуду Тима, — сказала я горестным тоном. — Сердце мое никогда не излечится.

Рози Хьюитт внимательно посмотрела на меня:

— Неужели дела настолько плохи?

Я кивнула.

— Тогда мне жаль вас, — сказала она. — Если человека постигает серьезная неудача, особенно тяжело пережить ее в молодости. Но, поверьте, вы справитесь с этой невзгодой. Вы можете сейчас не верить мне, но вы переживете. Когда женщина молода и красива, весь мир лежит у ее ног, и нужно быть абсолютно бесчувственной, чтобы не пнуть этот шарик хотя бы разок. Вот в моем возрасте все иначе. Ваш дядя был последним человеком, который любил меня в этой жизни. Не хочу сказать, что не стала бы оплакивать его в молодые годы, когда мы только что познакомились. Оплакивала бы, но не так, как теперь. Мне остались только воспоминания до конца дней моих. Не то чтобы я жаловалась, поймите. Я была удивительно счастлива с вашим дядей. — Глаза ее наполнились слезами.