Мишель Моран - Дочь Клеопатры

— Ты не видела его на стадионе, перед состязаниями колесниц. Или перед началом битвы. Отец изъяснялся на одной лишь латыни.

— Не верю.

— К чему мне лгать? Даже в греческой тоге он оставался римлянином.

Я промолчала, и брат покачал головой.

— Ты очень упряма.

— Зато ты чересчур доверчив, — с упреком сказала я.

— А почему бы нет? Все равно нет выбора!

— Хватит! Хватит! — воскликнул маленький Птолемей, зажав руками уши. — Не надо ругаться!

Октавиан продолжал работать, но Юба немедленно поднял на нас глаза.

— Видишь, что натворила? — Брат покосился через плечо. — Агриппа велел нам сидеть тихо.

— Мы вовсе не ругались, — ласково сказала я Птолемею, откинувшемуся на подушку.

И только теперь заметила красные пятна на побледневшей коже братика. Я прикоснулась тыльной стороной ладони к его щеке.

— У него жар.

Александр пересек каюту и пощупал лоб малыша.

— Может, ему отдохнуть?

И хотя следующие несколько дней Птолемей только и делал, что спал, нездоровый румянец так и не сошел с его щек. Мы с Александром пытались развлечь его тихими играми, но вскоре братик ослабел даже для этого.

— С ним что-то странное, — решила я. — Дело неладно.

— Обыкновенная лихорадка, — отмахнулся Александр. — Однажды он подхватил такую же в Фивах. Побольше питья и отдыха, все как рукой снимет.

Мы принесли малышу свежих фруктов и соков. Ожидая его выздоровления, я рисовала нашу таламегу, а Александр углубился в свитки, которые мама лично выбрала для корабельной библиотеки. Мне было слишком больно даже смотреть на них, и всякий раз, когда брат возвращался в каюту с новыми папирусами, я отворачивалась к стене, лишь бы ненароком не вдохнуть источаемый ими слабый запах жасмина.

На пятое утро плавания Александр тихо спросил, опустив драгоценный свиток на колени:

— Кого тебе не хватает больше всех?

Я посмотрела на Птолемея, крепко ли он заснул, и призналась:

— Хармион. И, само собой, мамы.

Брат кивнул.

— А тебе?

— Петубаста, — ответил он, и я заметила, как на его глаза навернулись слезы при мысли о юном служителе Птаха, нашем египетском наставнике из Мусейона. — И отца, конечно. Видела александрийские статуи, которые плывут с нами в Рим? Октавиан собрал их в библиотеке, а Юба каждую помечает надписью для продажи. Там есть и Петубаст.

— Что может Юба знать об искусстве Египта? — усмехнулась я.

— Ну, он писатель. — Трудно сказать, откуда мой брат набрался подобных сведений, но голос его звучал убедительно. — Юба создал уже три труда по истории.

— К восемнадцати годам? — вырвалось у меня.

— К девятнадцати.

— Значит, он писатель и соглядатай.

Я презирала нумидийца, забывшего предков ради сближения с Октавианом. Однако в тот день, не зная, что бы еще такого нарисовать, решила перебороть неприязнь и — вопреки своему намерению не приближаться к маминой библиотеке — все же взглянуть на сокровища, собранные там.

Дверь оказалась распахнутой, роскошные панели были залиты светом, струящимся из окон. Сотни краденых статуй выстроились вдоль стен, однако большая часть комнаты пустовала. Шагнув за порог, я услышала шаги человека, спешившего укрыться.

— Кто здесь?

При звуках моего голоса из-за маминого стола появился мужчина в одежде простого моряка. В руках он сжимал статуэтку Исиды.

— А, доброе утро, — ухмыльнулся моряк, приближаясь ко мне. — Хорошенькая. Значит, не врали парни.

Я повернулась, чтобы убежать, и тут в дверном проеме блеснул клинок, брошенный чьей-то рукой. Тяжелый нож глубоко вонзился в панель рядом с моряком, и тот уронил статуэтку. Я замерла, боясь пошевелиться или даже вздохнуть.

— Надеюсь, ты собирался это вернуть, — произнес Юба.

Вор наклонился, трясущимися пальцами подобрал статуэтку и поставил ее на стол, но так неловко, что крошечная рука отломилась. А потом как ошпаренный ринулся к выходу. Юба поймал его за шиворот.

— Никогда не касайся того, что принадлежит Цезарю, — внушительно сказал он, а когда моряк попытался выдавить что-то в ответ, усилил хватку. — В следующий раз буду целить прямо в горло. — И, оттолкнув напуганного вора, обратил свои черные глаза на меня. — А ты что здесь делаешь?

— С… свиток, — быстро солгала я. — Хотела… хотела что-нибудь почитать.

— Ну так ищи, — процедил Юба и направился к столу, где, осмотрев маленькую руку на свету, безжалостно швырнул ее в пустую амфору.

— Нет! Не выбрасывай!

Он посмотрел на меня взглядом человека, которому помешали в работе.

— Это старинная вещь.

— Благодарю, царевна. К несчастью, римлян мало интересуют разбитые изображения египетских богов. Но раз уж ты увлекаешься искусством, скажи, какие из этих предметов, по-твоему, самые ценные?

Я уже видела Юбу в ярости и не собиралась испытывать его терпение, поэтому сразу же указала на статую, и он удивленно поднял брови.

— Тутмос Первый?

— Как ты узнал?

Фараон правил более тысячи лет назад, и я была просто поражена.

— Прочел иероглифы, — бросил нумидиец. — Что еще?

Я посмотрела на бронзовый бюст Диониса — и поспешила сморгнуть навернувшиеся слезы, пока Юба их не заметил.

— Можешь поплакать, — жестко произнес он, — это их не вернет. Царства поднимаются и падают по воле богов, а она переменчива.

— Исида никогда не отворачивалась от Египта! Она еще возвратит меня домой.

— На твоем месте, царевна, — протянул Юба угрожающим тоном, — я бы думал, где и что говорить.

Однако мне было не до страха. Я вскинула голову.

— Все знают, что Юлий Цезарь убил твою мать и брата. Но я никогда не склонюсь перед Римом.

— Похвальное мужество. — Его губы скривились в язвительной улыбке. — Потолкуем об этом после триумфа.

Я повернулась к Юбе спиной и пошла прочь. Правда, немного задержалась у входа, разглядев базальтовую статую Петубаста, о которой упоминал Александр. Даже высеченные из камня, его черты были совершенны. Наспех исполненная надпись указывала только дату смерти в шестнадцатилетнем возрасте. Уже протянув к ней руку, я покосилась через плечо, поймала пристальный взгляд нумидийца и передумала, просто вышла из библиотеки.

Александр нервно мерил каюту шагами.

— Где ты была? — набросился он на меня.

— В библиотеке.

— А я-то везде обыскался.

Проследив за его расстроенным взглядом, я посмотрела на кровать. У Птолемея был очень болезненный вид. Мальчик лежал на подушках и почти не подавал признаков жизни.

— Он еще горячее, чем раньше.

— Надо позвать корабельного лекаря!

— Лекарь уже приходил…

Брат ничего не добавил, и у меня что-то сжалось в груди.

— И что же?

Ни слова в ответ.

— Что он сказал?

Александр покачал головой.

Я бросилась к малышу и, убрав налипшие пряди с бледного лба, прошептала: