Вики Дрейлинг - Как очаровать распутника

— Джорджетта, ты моя любимая подруга, но тебе меня не понять? Ты жизнерадостна и красива. Тебе никогда не придется делать такой мучительный выбор, как мне!

— Ты не давала Кроуфорду никаких обещаний, так что ты свободна и можешь принимать ухаживания других, — настаивала Джорджетта.

Эми по глупости думала, что так и случится, но сегодня перед ней предстала неприкрытая правда. Никакому чудесному бальному платью не превратить ее в английскую розу!

— Тебя беспокоит еще что-то, — заметила Джорджетта. — Я же чувствую!

— Позже я узнала, что мистер Кроуфорд попросил у отца дозволения переписываться со мной. И вот теперь я обязана отвечать на его письма.

Родители просто сияли от удовольствия, так что у Эми не оставалось никаких сомнений насчет того, нравится ли им мистер Кроуфорд.

— Почему ты не сказала им, что не давала ему определенных надежд? — спросила Джорджетта.

— Они казались такими счастливыми! А мне было так плохо. Я чувствовала себя виноватой.

— Ты не можешь выйти за него замуж ради того, чтобы угодить родителям, — возразила Джорджетта. — В первую очередь следует думать о себе.

Эми забралась с ногами на постель и обхватила колени руками.

— Мистер Кроуфорд — первый мужчина, который обратил на меня серьезное внимание.

Джорджетта разгладила одеяло.

— Эми, у тебя столько сомнений на его счет! Я понимаю твою тревогу, но тебе стоит больше прислушиваться к голосу собственного сердца.

Да, у нее были сомнения. Но что это меняло?

— У тебя впереди светский сезон, — продолжила Джорджетта. — Надеюсь, ты безумно влюбишься в одного из лондонских джентльменов.

— Да со мной никто даже не танцует!

За пять лет Эми только раз получила приглашение на танец, да и то его устроила Джулиана.

— Думаю, ты сама недвусмысленно даешь понять, что не хочешь танцевать, — сказала Джорджетта. — Когда к нам сегодня подошли джентльмены, ты опустила глаза.

— Старая привычка.

По правде говоря, она знала, что никто из них не собирается ее приглашать. Никто никогда ее не приглашал!

— Ты считаешь, что твою стеснительность невозможно преодолеть, но я в это не верю, — продолжала Джорджетта. — Моя милая подруга, ты только позволь миру увидеть, какая ты на самом деле, и сразу станешь гораздо счастливей!

— У меня не тот характер, — сказала она.

— Просто тебе нужна практика. — Джорджетта колебалась. — Разумеется, ты же хочешь, чтобы и другие поняли, какая ты милая и приветливая.

Эми смотрела на подругу во все глаза. Сердце гулко забилось в груди.

— Неужели остальные думают, что я холодная и надменная?

Джорджетта старательно разглаживала складку на ночной сорочке.

— Нет, конечно, нет!

Но Эми поняла — это правда. Ее ресницы затрепетали, чтобы унять готовые пролиться слезы. Ей никогда не приходило в голову, что ее стеснительность можно истолковать подобным образом!

Джорджетта погладила ее по руке.

— Я знаю, что у тебя живой ум и ты можешь быть очень интересной. Вырвись из кокона, которым ты себя окружила, боясь людей. Пусть все остальные увидят ту Эми, которую я знаю!

В горле встал ком. Эми просто кивнула.

— Обещаю, этот год станет особенным, — сказала Джорджетта так многозначительно, словно полагала, будто ее уверенность поможет желаемому превратиться в действительное.

Эми ей не верила, но пообещала как следует постараться. По правде говоря, ей нечего было терять. Это ее последний сезон, и она понимала — никогда себе не простит, если не предпримет попытки выбраться из своей раковины.

— Сэр, вас ждут в Золотой гостиной.

Уилл разлепил тяжелые веки как раз в тот момент, как камердинер раздвинул занавеси. Комнату затопил солнечный свет. С раздраженным воплем он прикрыл глаза ладонью.

— Прошу прощения, сэр, — сказал камердинер Дженкинс.

В его голосе, однако, не было ни капли сочувствия. Положа руку на сердце, стоило признать: сочувствие не входило в круг служебных обязанностей Дженкинса.

Потоки слепящего света никак не улучшили настроение Уилла. Глаза закрылись, словно были забиты песком. В голове гудело. Кислый привкус во рту наводил на подозрение, что накануне он выпил слишком много кларета, хотя воспоминания об этой ночи были весьма туманными. Смутно помнилось, как он вывалился из наемного экипажа и едва добрел до двери. Очевидно, потом ему удалось подняться по лестнице и завалиться спать.

Он скосил глаза на прикроватные часы.

— Черт, уже десять. Дженкинс, задерни шторы.

— Сэр, его светлость велел мне вас разбудить, — заявил Дженкинс. — Вас ожидают на семейном собрании.

Уилл застонал. Опять семейное собрание! Что на этот раз? Неужели бабушка снова страдает ложными сердечными приступами? Или у нее случился обморок? Или Питер, его старший племянник, в третий раз на этой неделе написал на мамины оранжерейные розы? Уилл любил родственников, но они просто сводили его с ума!

Последние четыре года он провел в странствиях по Европе и почти забыл, что такое иметь дело с любимыми членами семьи. Он и в самом деле решил, что сумеет спрятаться от них в чудовищно огромном доме, но нет, это оказалось невозможным! Особенно донимали его не в меру деловитые сестры с их скучными мужьями, которые вторгались в гостиную не реже трех-четырех раз в неделю. Несомненно, назрел какой-то новый кризис, и семейство в полном составе намеревалось обсудить его во всех подробностях.

Уилл быстро прикинул в уме, не послать ли брату записку, что слишком болен и не может присутствовать. Но тогда они, чего доброго, пошлют за врачом. Не хватало еще, чтобы явился кровопускатель. Уиллу представилось, как мама кормит его бульоном с гренками, и это зрелище заставило его подскочить. Он быстро оглядел себя и запоздало понял, что улегся спать прямо в рубашке и брюках. Пошарив рукой в простынях, обнаружил и мятый галстук.

Губы Дженкинса сложились в гримасу очевидного отвращения. Он принял скрученный кусочек ткани из протянутой руки Уилла так, словно это была дохлая крыса.

Уилл почесал небритый подбородок. Вернувшись в Англию, он редко проводил время в Эшдон-Хаусе. После свадьбы брата в прошлом году он кочевал с вечеринки на вечеринку в домах своих холостых приятелей. Рождество провел с семьей, а после праздника снова сбежал и провел зиму в кутежах в охотничьем доме своего друга Беллингема.

Вернувшись домой две недели назад, Уилл обнаружил, что слишком часто сидит в четырех стенах. Семья ожидала, что он станет посещать балы, венецианские завтраки и званые обеды. Они настояли, чтобы он валял дурака, просиживая в гостиной «домашние» дни матери, когда в дом тянулись вереницы ее подруг, — сущие мегеры, все без исключения. Однажды после веселой ночки Уилл уснул, сидя подле бабушки на диване. Этот проступок отнюдь не позабавил мать и сестер.