Карен Хокинс - Любой ценой

— Конечно. У нас есть жареный гусь, твердый сыр, немного хаггиса — фаршированного потрохами бараньего желудка…

— Моей жене достаточно каши, — перебил ее Роберт. — А мне принесите кусок гуся.

— Что вы, никакого гуся, — возразила Мойра. — У моего мужа немного расстроен желудок, но, к счастью, ему нравится хаггис. Я слышала, что у вас он просто отменный.

Да, я тоже так думаю, мадам. Я сама его готовлю и добавляю молотый перец. Мать моего мужа, правда, говорит, что у меня слишком тяжелая рука для мельнички с перцем, но я пользуюсь рецептом моей дорогой мамочки, и это хороший рецепт.

— Я уверена, что хаггис очень вкусный, — как можно любезнее произнесла Мойра. — Мы его обязательно попробуем.

Хозяйка просияла.

— Я сама за всем прослежу. Что-нибудь еще?

— Нет, спасибо, хаггиса будет более чем достаточно.

Роберт повернулся, чтобы отменить заказ, но хозяйка уже ушла.

— Черт! Теперь мне придется ограничиться навязанным тобой хаггисом.

Роберт все еще был расстроен тем, что случилось. Он изумился, увидев во дворе гостиницы Мойру в мужском костюме, а потом она чуть было не упала в обморок. Ему следовало бы догадаться, что она не останется в доме сквайра. Даже если не было никаких шансов, ничто не могло остановить Мойру.

Роберт заметил уголок повязки, торчавший из-под волос у нее на виске.

— А как твоя упрямая голова?

Она состроила гримасу.

— С утра у меня была страшная головная боль, но теперь она уже почти прошла…

Он не поверил ни единому слову. Хотя цвет ее лица был немного лучше, под глазами оставались темные круги, а напряженные плечи свидетельствовали о том, что она все еще испытывает боль.

— Ты выглядишь усталой. Ты ляжешь в постель, как только мы поедим наш восхитительный хаггис.

— «Мы»? Я буду есть эту целительную кашу. — Она сунула в рот ложку каши и сморщилась: — Отвратительно.

— Если ты не будешь есть кашу, тебе придется есть хаггис. Я не позволю тебе лечь, пока ты не поешь.

Она поставила миску с кашей на поднос.

— Уж лучше я поем хаггиса. Я не удержалась и попросила хаггис только для того, чтобы снова увидеть выражение твоего лица, когда хозяйка упомянула о нем, — хихикнула Мойра.

— Я его поем, — мрачно сказал Роберт.

— И я тоже. Интересно, кто из нас съест больше?

— Это вызов?

— Естественно.

— А что получит победитель в этом поединке едоков хаггиса?

— О! Не знаю… Что ты предлагаешь?

Он пожал плечами, хотя у его тела ответ уже был готов. Она была нужна ему вся. И как можно больше. Больше ласк, больше ощущения ее шелковистых волос, струящихся у него между пальцами, больше ее тела в постели.

— Какое-нибудь преимущество.

— Хорошо. Кто сможет съесть больше хаггиса, тому завтра утром достанется самый толстый плед в карете.

Улыбка исчезла с его лица.

— Ты не поедешь со мной завтра.

— Конечно, поеду. Зачем, по-твоему, я проделала весь этот путь?

— Нет, Мойра. Ты еще не поправилась и…

— Я много часов подряд ехала верхом и без всяких неприятных последствий.

— Мне пришлось нести тебя…

Она немного смутилась.

— У меня просто затекли ноги, вот и все. Если бы я ехала с тобой в карете, как это и предполагалось, я устала бы меньше. Хороший сон вернет мне силы.

— Я не возьму тебя с собой, и точка.

Она сжала кулаки, ее зеленые глаза сверкнули.

— Роберт, неужели ты забыл, что моя дочь находится в руках безумца?

— Она и моя дочь.

— Ты ее даже не знаешь, так что не говори мне, что любишь ее, потому что я в это не поверю.

Роберт пробормотал проклятие.

— Но это не освобождает меня от ответственности, к которой я отношусь очень серьезно. С того момента как я узнал, что Ровена — мой ребенок, она стала и моей заботой, нравится тебе это или нет.

— Как это великодушно с твоей стороны! — Голос Мойры был полон сарказма.

— Это все, что у меня есть, — спокойно сказал он. — Я честен, Мойра, большего ты не можешь просить. — Он видел, что она пытается его понять.

— Ты признаешь, что не испытываешь к ней никаких чувств, и все же хочешь помочь мне освободить ее. Я не могу понять, как это можно не любить, но при этом чувствовать ответственность.

— Она моя семья, — просто сказал он.

— И что?

Он видел в ее глазах недоумение. «Как она не может понять, что… А я? Разве я ее понимаю?»

— У тебя есть семья?

Она пожала плечами:

— У всех она есть.

— Ты не ответила на мой вопрос. Мы никогда по-настоящему не обсуждали наше прошлое.

Она откинулась на спинку кресла. Мойра как-то увяла — видимо, слишком устала, чтобы спорить. Но он решил воспользоваться ее усталостью.

— Расскажи мне о своей семье, Мойра.

— Сначала ты. — По выражению ее лица он понял, что ей не хочется об этом рассказывать.

— Я вырос, — начал он, — в доме приходского священника. Мой отец вышел в отставку, теперь он и моя мать проводят время в путешествиях и пишут мне длинные-предлинные письма, полные советов.

Губы Мойры дрогнули.

— По-моему, они очень милые.

— Да, так оно и есть. Кроме них у меня три сестры и два брата. Все сестры замужем, и мне нравятся юс мужья. Один из моих братьев тоже недавно женился, так что неженатым остался один Майкл. Он вряд ли когда-либо женится — уж слишком ему нравится путешествовать по белу свету.

Она посмотрела на него задумчиво:

— Не могу представить тебя сыном викария.

— Отец привил всем нам любовь к чтению и к письмам, так что мы не теряем друг друга, хотя все живем отдельно.

— Мне всегда казалось, что ты очень привязан к своей родне.

«Неужели она мне завидует? Интересно».

— Мы жили в деревне, и вокруг было мало детей, поэтому мы почти все время проводили в компании друг друга.

— Вам было скучно?

— Никогда. Мы сами придумывали игры, стали чемпионами игры в крикет, устраивали бега, плавали в озере. Мы были очень близки, тем более что нам приходилось сплачиваться, чтобы защититься от отца.

— А он что, был скупой или слишком придирчивый?

— Нет. Хуже. У него очень хорошо получалось заставить нас чувствовать себя виноватыми.

— Не понимаю. Разве это плохо?

— Нет ничего хуже. За обеденным столом отец заставлял нас обсуждать литературу, и если мы не прочитали книгу, которую он «рекомендовал» нам прочесть… — Роберт содрогнулся.

Мойра засмеялась:

— Но это не так уж плохо.

— Еще как плохо. Он ученый, так что наши обеды превращались в обсуждение «Илиады» и «Одиссеи» Гомера вместо беседы об охоте или лошадях, что нам было гораздо ближе и интереснее.

— А тему нельзя было поменять?

— И тем самым разочаровать отца? Никто не умел становиться таким печальным, как он. Он был таким хорошим человеком, что ты чувствовал себя ужасно, если оказывался причиной даже одной печальной морщинки.