Джулия Куин - Точно как на небесах

Она подняла брови:

– Вам нравится?

– Честно говоря, не очень.

– В таком случае я попрошу Гонорию поторопиться с книгами, – с веселой улыбкой произнесла она.

– Жду с нетерпением, – сказал Маркус. Он тоже улыбнулся.

– Я уверена, она тоже, – ответила леди Уинстед.

В этом Маркус не был так уверен. Но все же если Гонория не хочет говорить о поцелуе, он тоже не будет говорить о нем. Сущий пустяк, правда. А если нет, ему стоит таким стать. Надо забыть о нем. Они быстро вернутся к прошлой дружбе.

– Думаю, она еще очень уставшая, – сказала леди Уинстед, – хотя не понимаю почему. Она проспала двадцать четыре часа, знаете?

Нет, он не знал.

– Она не покидала вас, пока у вас не спал жар. Я предлагала ее сменить, но она отказалась.

– Я в долгу перед Гонорией, – тихо произнес Маркус. – И перед вами тоже, как я понял.

Мгновение леди Уинстед молчала. Потом приоткрыла рот, как будто не зная, говорить или нет. Маркус ждал, зная: молчание – лучшее поощрение, и несколько секунд спустя леди Уинстед произнесла:

– Мы бы не приехали в Фензмор, если бы не Гонория.

Маркус не знал, что ответить.

– Я говорила ей – нам не следует ехать, это неприлично, мы не семья.

Прошло несколько часов. Маркус сидел в постели, даже не пытаясь притворяться, что читает «Философские исследования о сущности человеческой свободы», когда вошла Гонория. Она принесла с полдюжины книг, и вместе с ней пришла служанка с ужином.

Маркуса не удивило, что Гонория дождалась, пока кому-то еще понадобится войти в его комнату.

– Я принесла тебе несколько книг, – начала она, улыбаясь. Подождав, пока служанка поставит поднос на кровать, Гонория положила стопку на прикроватный столик. – Мама говорит, тебе необходимы развлечения. – Она вновь улыбнулась, правда, как-то натянуто, а затем развернулась и направилась вслед за служанкой из комнаты.

– Подожди! – торопливо окликнул Маркус. Он не мог позволить Гонории уйти. Нет, пока нет.

Она остановилась, повернулась и вопросительно взглянула на него.

– Посиди со мной, – попросил он, показав на кресло. Она медлила, и Маркус добавил: – Большую часть последних двух дней я провел наедине с собой. – Она все еще казалась неуверенной, поэтому он смущенно улыбнулся и сказал: – Боюсь, мне немного скучно.

– Только немного? – ответила Гонория, вероятно, не успев вспомнить, что собиралась воздержаться от беседы.

– Я в отчаянии, Гонория, – сказал он.

Она вздохнула, задумчиво улыбнулась и снова вошла в комнату. Гонория оставила дверь открытой; теперь, когда он уже не на пороге смерти, необходимо соблюдать приличия.

– Ненавижу это слово, – сказала Гонория.

– Отчаяние? – переспросил он. – Ты находишь его слишком часто применяемым?

– Нет, – вздохнула она, садясь в кресло рядом с кроватью. – Слишком часто подходящим. Ужасное чувство.

Он кивнул, хотя, по правде говоря, не понимал отчаяния. Одиночество – да, но не отчаяние.

Гонория тихо сидела рядом, положив руки на колени. Повисла долгая тишина, не неловкая, но и не очень уютная. Помолчав, Гонория сказала:

– Бульон.

Маркус опустил глаза на поднос, где стояла маленькая фарфоровая супница, накрытая крышкой.

– Кухарка назвала это «boeuf consomme», – продолжила Гонория чуть быстрее, чем обычно, – но это обычный говяжий бульон. Миссис Уэдерби настаивает на его чудодейственных целительных свойствах.

– Полагаю, у меня нет выбора, – уныло произнес он, глядя на полупустой поднос.

– Еще есть сухой тост, – сочувственно добавила Гонория. – Извини.

Маркус понурил голову. Он отдал бы все за кусок шоколадного пирога от Флиндла. Или за яблочное пирожное с кремом. Или за песочное печенье, или за сдобную булочку, или вообще хоть за что-нибудь сладкое.

– Пахнет неплохо, – сказала Гонория. – Я имею в виду бульон.

Да, конечно, но запах шоколада понравился бы ему куда больше.

Маркус вздохнул и взял ложку, подув на нее, прежде чем попробовать бульон.

– На вкус тоже неплохо, – произнес он.

– Правда? – с сомнением спросила Гонория.

Маркус кивнул и съел еще. Или, точнее, выпил. Едят бульон или пьют? И нельзя ли добавить к нему немного сыра?

– А что было на ужин у тебя? – спросил Маркус.

Гонория покачала головой:

– Тебе не нужно этого знать.

Он съел – или выпил – еще ложку.

– Наверное. – Но Маркус все равно не мог сдержаться: – Была ли там ветчина?

Гонория молчала.

– Была! – обвиняющим тоном произнес Маркус.

Он посмотрел на остатки супа. Он хотел собрать их тостом, однако оставил недостаточно жидкости и бульона хватило, чтобы смочить тост всего два раза.

Остаток был сухим. Опилочно-сухим. Пустынно-сухим. Маркус на секунду задумался. Кажется, несколько дней назад он уже употреблял подобные слова. Он откусил от совершенно несъедобного тоста. Никогда в жизни Маркус не видел пустыни и скорее всего не увидит. Да и много ли англичан побывало в пустыне, но до чего живучее сравнение.

– Почему ты улыбаешься? – с любопытством спросила Гонория.

– Я улыбаюсь? Это очень, очень грустная улыбка, уверяю тебя. – Он внимательно посмотрел на тост. – Вы правда ели ветчину? – И добавил, не будучи уверен, что хочет знать ответ: – А пудинг?

Он посмотрел на Гонорию. У нее было очень виноватое выражение лица.

– Шоколад? – прошептал он.

Она покачала головой.

– Ягоды? О Господи, неужели кухарка сделала пирог с патокой?

– Он был очень вкусным, – признала Гонория, издав один из тех удивительно радостных вздохов, с которыми полагалось вспоминать лучшие из десертов.

– Еще немного осталось? – уныло спросил он.

– Думаю, да. Его подали на гигантской… Подожди-ка. – Гонория прищурилась и подозрительно посмотрела на него. – Ты ведь не собираешься просить меня украсть для тебя кусочек?

– А ты это сделаешь? – Маркус надеялся, что ему удалось подкрепить свой жалобный голос не менее жалобным выражением лица. Ему просто необходимо ее разжалобить.

– Нет! – Но она сжала губы, откровенно пытаясь не засмеяться. – Пирог с патокой – не подходящая еда для больных.

– Не понимаю почему, – ответил он.

Совершенно искренне.

– Потому что тебе полагается есть бульон. И холодец. И печень трески. Все это знают.

Он с трудом успокоил свой взбунтовавшийся желудок.

– Хотя бы раз ты почувствовала себя лучше после этих деликатесов?

– Нет, но, думаю, смысл не в этом.

– А в чем же тогда?

Она открыла рот, собираясь ответить, но потом комично замолчала. Подняла глаза наверх, посмотрела налево, как будто ища в мозгу подходящий ответ.

Наконец намеренно медленно она произнесла:

– Я не знаю.

– Значит, ты украдешь для меня кусочек? – Маркус улыбнулся лучшей из своих улыбок: «Я-почти-умер-ты-не-можешь-мне-отказать». По крайней мере он надеялся, что она так выглядит. По правде говоря, он никогда не умел лукавить, и, возможно, у него получилась улыбка «я-несколько-не-в-себе-поэтому-в-твоих-интересах-притвориться-что-согласна».