Анастасия Туманова - Наша встреча роковая

– С удовольствием, Максим Егорович.

…– Тебе зачем это понадобилось, зараза?! – пилила ее Танька после отъезда Наганова. – Ишь, выперлась, распронаучная наша, умность свою показать приспичило: «Пушкин не одни стихи писал!» Ученей начальства выглядеть захотелось? Так тебе это начальство хвост живо пришпилит! Твое цыганское дело ресницами хлопать да ноту в потолок давать так, чтоб у него сердце в кишки падало, а ты что творишь, безголовая?! Увидишь вот, не приедет теперь! Большая нужда ему в дураках перед тобой сидеть! А то, чего доброго, рассерчает еще, а человек-то значительный! Где мы все тогда окажемся?! Детей у тебя, что ли, нету, раз такая храбрая?! Или уже чуешь, что веревки из него вить будешь?! Так рано рот разинула, изумрудная, рано!

– Ох, отстань… – устало отмахивалась Нина. – Ничего я ему такого не говорила… Я вовсе с ним не разговариваю…

– Вот и не разговаривала бы дальше, курица! А то раз в месяц рот откроет – и то не в пору! Двадцать пять лет баба прожила – дурой прикидываться не выучилась! И как тебя только Ромка-покойник замуж взял, дэвлалэ?!

Если Наганов и был обижен Нининым замечанием, то виду не показал ни тогда, ни неделей позже, когда приехал вернуть книгу. Спросить, понравились ли ему «Повести Белкина», Нина не осмелилась и даже не решилась забрать Пушкина со стола, хотя и заметила, что листы книги как-то странно топорщатся. Наганов тоже ничего не сказал о прочитанном, просидел весь вечер за самоваром с цыганами, слушая, как поет, аккомпанируя себе на рояле, Нина.

Ночью, уже проводив гостя, в своей комнате, она взяла Пушкина в руки, недоумевая, что могло застрять между страницами, и с ужасом обнаружила вложенную в середину книги золотую цепочку изящного плетения с небольшим бриллиантовым кулоном в виде виноградной грозди. В голове словно взорвалась бомба. Нина захлопнула книгу, испуганно оглянулась. Но рядом никого не было, лишь чуть слышно посапывали на большой кровати девочки и мигал свечной огарок. Скорчившись на постели, Нина смотрела на крошечный язычок огня до тех пор, пока черный фитилек не утонул в луже расплавившегося воска и не погас. Затем, так и не вынув из книги украшение, бросила ее на подоконник, накрылась с головой одеялом и отвернулась к стене.

После этого случая Наганов не приезжал почти месяц, и Нина, никому из цыган не рассказавшая о находке в книге, начала даже тревожиться. Она уже всерьез подумывала о том, чтобы отослать кулон почтой на адрес комиссариата, но вскоре Наганов появился снова, и Нина, первой увидев в окно подъезжающий автомобиль, вылетела из дома как девочка под понимающие ухмылки цыган. Наганов уже захлопнул за собой дверцу машины, когда Нина выбежала к нему из калитки, едва удерживая на плечах впопыхах накинутую шаль.

– Здравствуйте, Антонина Яковлевна, – немного удивленно сказал он, глядя в ее широко открытые, решительные глаза.

– Здравствуйте, Максим Егорович. – Нина протянула ему цепочку с кулоном. – В прошлый раз вы забыли это в моей книге. Возьмите и спрячьте получше, это очень дорогая вещь. Слава богу, что она не потерялась! Это очень неосторожно – класть бриллианты в книгу!

– Но… – Наганов не договорил. Светлые глаза смотрели на Нину в упор. Та бесстрашно не отводила взгляда, не зная, как побледнело до серости ее лицо и как напряглись по-мужски желваки на скулах.

– Прячьте поскорей, – посоветовала она. – Могут увидеть цыгане и… плохо подумать обо мне.

– Но… я вовсе не хотел… не имел в виду… – он запнулся на полуслове, и Нина, несмотря на серьезность момента, чуть не рассмеялась, увидев, как заливается кирпичной краской его некрасивое, грубое лицо и как огромная, корявая ладонь сжимает цепочку с кулоном, которые бесследно исчезли в кулаке комиссара.

– Начинается дождь, пойдемте, – сказала она, и Наганов послушно тронулся за ней к крыльцу, на котором уже выстроились заинтересованные обитатели дома.

Цыганки сразу накинулись на Нину, допытываясь, с чего это она сегодня, как поджаренная, вылетела к своему комиссару, вместо того чтобы, как обычно, прятаться за печкой. Но та ничего не стала рассказывать, огрызнулась на любопытных так, что те попятились, и прямиком отправилась за рояль.

Вечер прошел как всегда. Наганов, вопреки опасениям Нины, был в хорошем настроении и казался даже более разговорчивым, чем прежде, чем немедленно воспользовались цыгане.

– Вот вы скажите нам, Максим Егорович, что там, на югах, с Врангелем творится? – солидно принялся расспрашивать дядя Петя, у которого год назад в Крым уехали оба сына с женами и детьми, и с тех пор от них не было ни слуху ни духу. – В газетах-то всякое пишут, а мы грамоте не больно учены. Бьет его Красная армия аль нет?

– Пока похвастаться нечем, – сдержанно проговорил Наганов. – Но вам, товарищ, беспокоиться не стоит, наша победа – вопрос времени. К Северной Таврии уже стянуты значительные силы советских войск. Деникина разбили и Врангеля разобьем, не сомневайтесь.

– Оно хорошо бы… – вздохнул дядя Петя. – А вы вот свою ранению тоже на фронтах получили?

– На колчаковских, под Омском, – произнес Наганов, посмотрев при этом через голову старого гитариста на Нину.

Та неуверенно улыбнулась, но гость не улыбнулся в ответ. И, как всегда, она почувствовала себя неуютно под взглядом этих светлых неподвижных глаз. Отвернувшись, Нина потрогала клавиши рояля. Те отозвались слабым, чуть расстроенным звуком. Нина начала наигрывать мелодию жестокого романса, который исполняла когда-то. «Теперь ведь и не нужны никому эти «Осколки»…» – грустно подумала она, чуть слышно беря начальный аккорд и вполголоса напевая первые строки:

«Как дней былых ненужные оско-о-олки!» – раздался вдруг совсем рядом звонкий и чистый голосок.

Она изумленно подняла глаза и увидела свою Светку, которая стояла рядом с роялем и смотрела на мать большими печальными отцовскими глазами. От растерянности Нина продолжила петь и не сразу заметила, что шестилетняя дочь уверенно ведет вторую партию.

«Но вот теперь все то, что здесь оста-а-а-алось!..» – послышалась вдруг пронзительная, противная, но удивительно верная «нота в потолок», от которой зазвенели стекла, и, вздрогнув, Нина убедилась, что это ее младшая, Машенька, как всегда, не стерпела соперничества сестры. Среди цыган волной пробежал негромкий смех. Машенька приняла это за одобрение, победоносно взглянула на насупившуюся сестру, и дальше мать и дочери Бауловы пели «жестокий романс» вместе.