Кэтрин Харт - Падший ангел

Потянувшись за ночной рубашкой, Тори мельком увидела себя в длинных зеркалах, украшавших передние дверцы гардероба. Было странно наблюдать свое отражение в разных рассеянных по дому зеркалах, потому что в монастыре зеркал не было вовсе. И теперь ей показалось удивительным отражение не только собственного лица, но и всего тела, обнаженного, гладкого, поблескивающего от воды.

Она понимала, что ей надо отвести глаза, но почему-то не могла заставить себя сделать это. Ее даже потянуло поближе. Несколько коротких шажков, и вот она у зеркала, зачарованно вглядывается в него. Улыбка тронула ее губы, когда она посмотрела на свои волосы и вспомнила старания Джейка с ножницами несколько часов назад. Он не разрешил Розе и Анне ему помочь и взялся за дело сам, бурча и чертыхаясь себе под нос. Результат получился совсем неплохой. По крайней мере теперь ее волосы были подстрижены ровно, а не торчали зубцами в разные стороны… Но Боже, какие же они короткие!

Сейчас, вымытые и почти высохшие, они мягкими кудряшками вились вокруг ее головки. Не примятые тяжелой вуалью, они курчавились легкой пушистой массой, как шерстка у толстенького щенка, который был у нее в детстве. Кудри обрамляли нежный овал ее личика, заставляя глаза казаться еще больше и ярче.

Глаза ее невольно скользнули ниже по обнаженному телу, и Тори порозовела от смущения. Прошло много месяцев с тех пор, когда последний раз она разглядывала себя так, как сейчас, и так же, как в тот раз, она почувствовала неловкость и странное возбуждение. Так вот что увидел Джейк, когда раздел ее прошлой ночью. Что подумал он о ее теле теперь, когда она была уже не ребенком, а взрослой женщиной? Не показалась ли ее грудь ему маленькой по сравнению с грудью других женщин, которых он видел? Не были ли ее ноги слишком короткими, а колени слишком грубыми? Не счел ли он некрасивыми ее ступни и толстыми ее щиколотки? Понравилось ли ему вообще, как выглядит ее тело?

О своем теле трудно судить самой, но она попыталась поглядеть на него критически. Она сдвинула брови, увидев, какое оно бледное и худое. Исчез легкий золотистый загар, всегда его покрывавший, ведь столько месяцев прошло с тех пор, когда она последний раз ощущала на нем теплые поцелуи солнца. Хотя бедра ее еще оставались слегка округлыми, а талия такой же тонкой, как раньше, грудь казалась меньше. Она потеряла в весе, ноги и руки стали слишком худыми, а ребра делали верхнюю часть тела просто костистой. Даже лицо жутко осунулось, а темные провалы под скулами и под глазами напоминали череп. Кожа на локтях и коленях огрубела, кисти рук, прежде мягкие и гладкие, стали красными и стертыми.

Руки, двигаясь как будто независимо от ее воли, погладили длинную шею, спустились на грудь и замерли. Словно бы она стояла вне своего тела, снаружи, и смотрела на незнакомку в зеркале, видела, как напряглись у этой женщины темно-розовые соски, когда тонкие пальцы коснулись их. Но не другая женщина, а она сама ощутила, как что-то пробуждается в ней. Интересно, каково это — почувствовать на своем теле руки мужчины. Руки Джекоба, касающиеся ее.

Как во сне, ее руки скользнули по слегка выступающему животу, по округлостям зада и перешли к внутренней мягкой плоти бедер. Она уже вся дрожала, как в лихорадке, представляя себе большие, темные от загара руки Джейка на своей бледной коже. Понравится ли ему бархатистость ее мягкой теплой кожи? Получит ли он удовольствие, прикасаясь к ней? Будет ли ему…

И тут Тори опомнилась. Что это с ней? О чем она думает? Как позволила таким мыслям прийти к ней в голову? Руки ее прижались к щекам, огорченно запылавшим от стыда за свое поведение. Стыд затопил ее отвращением к себе.

В порыве негодования она заставила себя снова поглядеть в зеркало, стараясь более реалистично увидеть все недостатки и пытаясь удостовериться, что ни один мужчина, и особенно Джекоб, не найдет ничего приятного в ее внешности и что это ее ничуть не огорчает.

— Наверное, вот отчего в монастыре не было зеркал, — сурово пробормотала Тори, — чтобы мы не сталкивались лицом к лицу со своим уродством и недостатками. Мы не будем знать, какими бледными и худыми мы стали, а значит, нас это не станет волновать. И вуали должны, наверное, спрятать от других эти ужасные стрижки, чтобы мы не пугались друг друга, встречаясь в коридорах монастыря или случайно замечая безобразное свое отражение в блестящем донышке кастрюли.

— Ты совсем не безобразна, малышка. Звучный знакомый голос, казалось, отразился от стен комнаты, и Тори, круто обернувшись, увидела в дверях своего сводного брата. Испуганно вскрикнув от унижения, она схватила ночную рубашку, загородилась ею, пряча свое тело от его горящих золотых глаз. Джекоб толчком закрыл за собой дверь, и комната вдруг съежилась от его присутствия, стала мала для них двоих.

— У тебя красивое тело, Тори, а прелести лица могут позавидовать ангелы.

Снова обретя дар речи, Тори ахнула:

— Джекоб! Сколько времени ты здесь стоишь? Его жаркий взгляд пробежал по всему ее телу, и лишь после этого он ответил, лениво растягивая слова:

— Достаточно долго.

— Что… чего ты хочешь? — заикаясь, проговорила она, совершенно растерянная от его оценивающего взгляда и ласкающих интонаций голоса.

— Тебя, — прямо ответил он. — Я хочу тебя, Тори, но не раньше, чем ты тоже меня захочешь. И так же сильно.

— Что ты говоришь, Джекоб, не смей, — ахнула она. Ее начала бить дрожь, пальцы тряслись так сильно, что она едва могла удержать рубашку, которой загораживала свое трепещущее тело от его взгляда. — Пожалуйста! Это грех! Ты об этом не должен даже думать!

Темная бровь поднялась, и он мягко ответил:

— Ангел, почему же не должен? Ты же думала. Я смотрел, как ты касалась себя, думая при этом обо мне. Ты думала о том, что почувствуешь, когда мои руки тронут твое тело.

— Нет! — вскрикнула она. — Нет!

— Да, моя маленькая лгунья. На твоем лице было выражение женщины, мечтающей о прикосновении возлюбленного.

— Ты ошибаешься! Как могу я так думать о тебе? Ты же мой брат, Джекоб! Даже случайная такая мысль — страшный грех.

— Но я не брат тебе, Тори. Так что в этом нет ничего плохого. Между нами нет кровного родства. Нет беды и греха в том, что ты меня хочешь или что я хочу тебя. Нас за это молния не поразит насмерть. И души наши не будут приговорены к адским мукам из-за того, что нас влечет друг к другу.

— Но ты же мой брат, — неуверенно проговорила она. — Я всегда думала о тебе как о своем брате! И всегда буду думать только так.

Он медленно покачал головой.

— Напрасно, любовь моя. Отрицай, сколько хочешь, но мы оба знаем, что это не так, и чем скорее ты признаешь это, тем счастливее будешь. Не ешь себя поедом, дорогая, по поводу такого доброго и естественного чувства, как желание мужчины, особенно если этот мужчина — я. Неожиданно он ухмыльнулся: