Жаклин Санд - Мадам Флёр

Сезар предупреждающе закашлялся; Флер смотрела невинно, словно маленькая девочка. Видок смутился, но лишь слегка.

– Простите меня, мадам. Возможно, не все, что я говорю, для ваших ушек. Но я был и остался сыном пекаря, так что потерпите, умненькие девушки вроде вас все, что надо, пропустят мимо ушей, а что надо – запомнят… Итак, я скрывался у Флоранс. Выждав немного, я надел шинель, наложил на глаз черную тафту с пластырем и в этом маскараде направился в Амстердам. И никто меня не остановил, никто не узнал! Так я обнаружил, что даже незначительные перемены во внешности могут помочь удачливому путнику.

Старик перевел дух и глотнул кофе, чтобы промочить горло. Сезар, явно знавший эту историю наизусть, слушал, тем не менее, с видимым удовольствием.

– Весной девяносто шестого года я приехал в Париж. Но и здесь меня подвел характер: поссорившись с офицером, я, опасаясь ареста, вынужден был оставить столицу. Тогда я направился в пограничный город Лилль, город больших возможностей. Здесь я влюбился в некую Франсину, женщину, может, не слишком строгих правил, зато редкостных талантов. Она оказалась любвеобильной, ее услугами пользовался капитан инженерных войск, о чем я до поры до времени не ведал. И вот однажды, застав их в недвусмысленной позе, я в ярости избил соперника, за что на три месяца был посажен в Башню Святого Петра. Премерзкое местечко, даром что от названия разит благочестием за лье. Здесь и произошло то роковое событие, предопределившее всю мою дальнейшую судьбу. Кто знает, как сложилась бы моя жизнь, если б я не встретил ту скотину!

– Вы встретили бы другую скотину и занялись бы тем же самым, – предположил Сезар.

– А может, и сгинул бы на каторге, кто знает! – запальчиво возразил Видок.

– Вы-то? Не верю.

– И правильно, мальчик мой, и правильно. – Старый авантюрист снова обратился к Флер: – Так вот, сидел я в Башне Святого Петра и считал денечки до освобождения. Среди заключенных оказался некий Себастьян Буатель, осужденный на шесть лет за кражу хлеба. Это был грубый крестьянин, у которого имелась на воле большая семья, и он тяжко переживал разлуку с женой и детьми. Он говорил, что щедро заплатил бы тому, кто освободит его. Бедолаге вызвались помочь Гербо и Груар, осужденные за подлог. Тоже прекрасные личности, с них портреты можно было писать, столь живописны. Я подбросил им идею, рассчитывая, что позже они поделятся со мною заработанным. Желая получить вознаграждение, они за несколько дней состряпали необходимый для освобождения документ. Вскоре явился вестовой и передал тюремщику пакет, в котором находил сфабрикованная мошенниками грамота – приказ об освобождении. Когда же тюремщик показал приказ инспектору, тот сразу распознал фальшивку. По этому делу привлекли к ответственности обоих мошенников, тюремщика и Буателя. Все они показали, что зачинщиком этой авантюры был я, и меня приговорили к восьми годам содержания в кандалах.

– О! – расстроилась Флер, сама за собою не замечая, что сочувствует преступнику, пусть и бывшему, а ведь этого не следовало бы делать. Но обаяние и сила личности Видока оказались столь сильны, что ему просто невозможно было не сопереживать.

– В этот драматический момент, – продолжал Видок с апломбом, – на свидание ко мне пришла раскаявшаяся Франсина. О, как она рыдала! Как стремилась искупить свою вину! До сих пор помню ее заплаканные глаза, как будто это вчера случилось. Что ж! С ее помощью я и совершил свой очередной дерзкий побег из тюрьмы. Франсина принесла мне мундир тюремного инспектора. Загримировавшись и переодевшись, я миновал ничего не заподозривших охранников и вышел из Башни Святого Петра. Однако вскоре меня поймали, и я снова оказался в тюрьме. Но мысль о побеге теперь не покидала меня. Свобода манила. И вот однажды я и еще несколько заключенных были вызваны на допрос. В помещении, кроме узников, находились двое жандармов. Один охранник вышел, оставив около меня свою шинель и шляпу. Другого в это же время вызвали звонком. Я, недолго думая, быстро облачился в шинель и, напялив шляпу, схватил за руку одного из заключенных и решительно направился к двери, делая вид, что сопровождаю его в туалет. Солдаты в коридоре нас пропустили. Честно говоря, иногда на службу берут таких тупиц!

Флер хихикнула, не в силах сдержаться.

– Я сразу направился к Франсине, где меня – увы, увы! – уже ждали полицейские. Им надоело гоняться за мною, и они отправили меня в парижскую тюрьму Бисетр, откуда пророчили мне дорогу на каторгу в Брест. Что ж, они издевались надо мной как могли, но я-то знал, что способен перехитрить их всех. В Бисетре, куда я прибыл с партией каторжан, скованных во время пути попарно толстым железным обручем и тяжелыми ножными оковами, я познакомился с кулачным бойцом Жаком Гутелем, у которого многому научился. Я всегда старался учиться у тех, кто оказывался со мною рядом, – если, конечно, они способны были кого-то чему-то научить… В этой тюрьме мы могли свободно передвигаться по территории и заниматься своими делами. Многие получали с воли инструменты и деньги для побега. Словом, условия райские, и я бы точно нашел способ выбраться оттуда, однако в Бисетре я пробыл недолго. Вскоре нас стали готовить к отправке на каторгу. На одежде отрезали воротники, на шляпах – поля. Затем всех попарно сковали цепью, прикрепленной к общему железному пруту для двадцати шести арестантов. И мы двинулись. Пешком.

Сезар молча покачал головой и переставил зачем-то свою чашку с места на место.

– Через двадцать четыре дня, – продолжал Видок, – партия из пятисот каторжан прибыла в Брест, где нас одели в красные куртки, зеленые колпаки с железными бляхами и номерами, на плечах каждого выжгли клеймо ТР [6], ноги заковали в кандалы. Я пытался несколько раз бежать, но неудачно. Мне казалось, что удача отвернулась от меня, и я едва не впал в уныние. Наконец, подпилив кандалы и переодевшись в платье монахини, которая за мною ухаживала в тюремном лазарете (та еще была сестричка, все поглядывала на меня с вожделением), я бежал. В тот раз добрался до Нанта, где раздобыл крестьянскую одежду. Мне не оставалось ничего делать, как вернуться в Аррас и рассказать родителям о своих злоключениях. Мои родители, смирившиеся с тем, что пекарем я никогда не стану, поняли, что сын находится в бегах, и переправили меня к бывшему кармелитскому монаху в маленькую деревеньку. Я стал помогать монаху в богослужении и обучении детей. Вот была потеха! С этой ролью я справлялся превосходно, ни у кого даже мысли не возникало, что молодой монах – беглый каторжник. Я бы долго там оставался, но…

– Но? – с любопытством спросила Флер.

– На этот раз меня вновь подвела страсть к женщинам. Однажды ночью, на сеновале, меня схватили местные ревнивицы. Черт, я их понимаю, и основания у них были, но с их методами я совершенно не согласен! Меня раздели и высекли крапивой, после чего голым вытолкали на улицу. Конечно, я заболел. – Казалось, появлением в срамном виде на улице Видок даже гордится. – Через несколько дней, выздоровев, я поразмыслил немного и отправился в Роттердам. Мне надоели французские просторы, и я жаждал покоя в стране тюльпанов.