Жозе Сарамаго - Воспоминания о монастыре

Ради такого дня поступился король своим величием и царственностью и присутствовал при церемонии, не сидя наособицу за решеткою, но на виду у всех, и не на своем балконе, а на королевином, в знак великого почтения, коего она удостоилась, и, таким образом, восседала счастливая мать подле счастливого отца, хоть и в кресле пониже, а когда стемнело, стали пускать потешные огни. Балтазар Семь Солнц с Блимундою спустились с замкового холма поглядеть на фейерверк и на праздничное убранство столицы, на увешанный дорогими полотнищами дворец, на арки, которые приказано было воздвигнуть всем цехам. Сегодня Балтазар устал больше обычного, может, потому что перетаскал столько мяса для пиршеств, коими отпраздновано было рождение и будут отпразднованы крестины. У него ноет левая рука, столько пришлось толкать, волочить и поднимать. Крюк отдыхает в суме. Блимунда держит Балтазара за правую руку.

В один из минувших месяцев умер святою смертью брат Антонио ди Сан-Жозе. Уже не сможет напомнить королю о его обете, разве что явится монарху во сне, но не будем тревожиться, как говорится, не давай взаймы бедному, не одалживай у богатого, не обещай монаху, а дон Жуан V хозяин своему слову. Будет у нас монастырь.

Спит Балтазар с правой стороны тюфяка, спит там с первой ночи, потому что правая рука у него невредима, и если повернется он к Блимунде, может обнять ее, прижать к себе, пробежаться пальцами от затылка ее до пояса, а то и ниже, если чувства обоих пробудились от сонного тепла и сонных видений, либо дали о себе знать самым живым образом, когда они ложились, ведь чета эта, незаконная по собственной воле, не освященная в церкви, мало заботится о соблюдении правил и предписаний, и если женщина возжелала, возжелает мужчина, а если мужчина захотел, захочет и женщина. Может статься, действует тут сила другого таинства, более тайного, крестного знамения и креста, который был начертан кровью порушенной девственности в тот час, когда под желтым огоньком свечи лежали они на спине, отдыхая, и оба были наги, как мать родила, первое нарушение обычаев, и Блимунда увлажнила палец кровью, пролившейся на тюфяк, и таким образом причастились они, но, может, ересь это, употребить для такого дела такое слово, и еще большая ересь свершить его. Много месяцев сменилось с тех пор, пришел и другой год, дождь стучит по крыше, ярые ветры дуют над рекой и в устье, и, хоть рассвет совсем близок, ночь кажется непроглядной. Может, кто другой и ошибся бы, но уж никак не Балтазар, он всегда просыпается в один и тот же час, задолго до рассвета, беспокойная солдатская привычка, и не смыкает глаз, покуда медленно рассеивается тьма над предметами и людьми, и чувствует он то великое облегчение, от которого свободнее дышит грудь и которое не что иное, как вздох наступающего дня, пробивающегося сквозь щели, первый свет дня, мутный и сероватый, будит Блимунду, и тогда слышатся новые звуки, слышатся некоторое время и неизменно, это Блимунда ест свой хлеб, а съев, открывает глаза, поворачивается к Балтазару и кладет голову ему на плечо, а левую руку прижимает к его левой руке, накрывая ладонью то место, где должна была бы лежать левая ладонь Балтазара, рука к руке, запястье к запястью, это жизнь, по мере сил восполняющая то, что отнято смертью. Но сегодня так не будет. Не раз спрашивал Балтазар Блимунду, почему каждое утро, прежде чем открыть глаза, ест она хлеб, спросил он и отца Бартоломеу Лоуренсо, что это за тайна, она ответила как-то раз, что приобрела такую привычку еще девочкой, священник же ответил, что это великая тайна, столь великая, что по сравнению с нею и искусство летать пустяки. Сегодня Балтазар узнает эту тайну.

Проснувшись, Блимунда протягивает руку к мешочку, где она обычно держит хлеб, мешочек висит у нее в изголовье, но сегодня его на месте нет. Она ощупывает пол, тюфяк, засовывает руку под подушку и тут слышит голос Балтазара, Не ищи зря, не найдешь, и она, прижав к глазам плотно сжатые кулаки, молит, Дай мне хлеб, Балтазар, дай мне хлеб, ради всего святого, Сначала скажешь мне, что это за тайны, Не могу, вскричала она и попыталась было соскользнуть с тюфяка, но Балтазар обхватил ее правой рукой за пояс, она яростно отбивалась, но он прижал ее ногой, и, освободив таким образом свою правую руку, попытался отвести сжатые кулаки Блимунды от глаз ее, но она снова закричала в ужасе, Не делай со мной этого, и таков был ее вопль, что Балтазар отпустил ее в страхе, почти раскаиваясь в том, что был с ней груб, Я не хочу делать тебе больно, хотел только знать, что это за тайны, Дай мне хлеб, и я тебе все скажу, Поклянись, На что нужны были бы клятвы, если б можно было довольствоваться словами «да» и «нет», Вот тебе, ешь, и Балтазар вытащил краюшку из котомки, которую клал себе под голову.

Прикрыв лицо рукою, Блимунда съела наконец хлеб. Жевала она медленно. Доев, глубоко вздохнула и открыла глаза. Сероватый свет, стоявший в каморке, поголубел от света ее глаз, подумал бы Балтазар, выучись он думать таким манером, но чем изощряться в тонкостях, годных для столичных передних да приемных женских монастырей, лучше уж чувствовать жар собственной крови, как почувствовал Балтазар, когда Блимунда повернулась к нему, и теперь глаза ее казались темными, а потом в них мелькнул зеленый огонек, на что теперь тайны, лучше снова познать то, что он уже знал, тело Блимунды, а тайну как-нибудь потом, при случае, ведь эта женщина если дала обещание, то выполнит его, и вот она говорит, Помнишь, в первый раз, когда ты спал со мной, ты сказал, что я заглянула тебе внутрь, Помню, Ты сам не знал, что говоришь, и не понял слов, которые сказала я тебе в ответ, что никогда не буду заглядывать тебе внутрь. Балтазар не успел ответить, еще доискивался до смысла этих слов, когда послышались слова совсем диковинные, Я могу заглядывать людям внутрь.

Семь Солнц приподнялся на тюфяке, полон недоверия и тревоги, Ты потешаешься надо мной, никто не может заглядывать людям внутрь, Я могу, Не верю, Сперва ты хотел дознаться, не мог успокоиться, пока не узнал, теперь знаешь и не веришь, лучше уж так, но впредь не прячь от меня хлеб, Поверю, если только ты скажешь, что сейчас происходит во мне, Я вижу только натощак и вдобавок обещала, что никогда не стану заглядывать тебе внутрь, Говорю снова, ты потешаешься надо мной, А я говорю снова, правда это, Как же мне удостовериться, Завтра я не буду есть, когда проснусь, потом выйдем из дому, и я расскажу тебе про все, что увижу, но ни разу не взгляну на тебя, и ты не становись передо мною, ладно, Ладно, отвечал Балтазар, но, если не обманываешь, скажи мне, что это за тайна, откуда у тебя этот дар, Завтра узнаешь, что я говорю правду, И ты не боишься Святейшей Службы, многим пришлось поплатиться за меньший грех, Мой дар не ересь, не волшебство, глаза мои таковы от природы, Но твоя мать была бита плетьми и сослана за видения и откровения, ты, видать, у нее выучилась, Это совсем другое, я вижу лишь то, что есть в этом мире, но ничего за его пределами, ни ада, ни рая, не произношу заклинаний, не возлагаю рук, только вижу, Но ты перекрестилась, увлажнив пальцы своей кровью, и начертала мне ею крест на груди, разве не колдовство это, Кровь девственности все равно что вода для крещения, я поняла это сразу, и, когда пролилась кровь, я угадала, что нужно сделать, Что же за дар у тебя, Я вижу то, что находится внутри тел, а иногда и то, что под землей, вижу то, что под кожей, а иногда и то, что под одеждой, но вижу только натощак и утрачиваю этот дар в каждое новолуние, но затем он снова возвращается, лучше бы его никогда не было у меня, Почему, Потому как нехорошо видеть то, что скрыто кожей, И даже душу, ты уже видела душу, Никогда не видела, А может, душа живет не внутри тела, Не знаю, я никогда ее не видела, Может, потому что она невидимая, Может, и так, а теперь отпусти меня, убери ногу, я хочу встать.