Анастасия Дробина - Путеводная звезда

Господи… Ведь он ее так и убить мог. Спасибо, Яшка выскочил. Сопливый мальчишка, щенок, лезет не в свое дело… но при нем рука не поднимается. Тьфу, дурак старый, разошелся… и из-за чего? Ежу понятно, что ничего у Васьки с Маргиткой не было и быть не могло. Ведь случись этот грех – о нем давным-давно гудел бы весь поселок. Сам бы Васька и рассказывал на каждом углу, что отбил жену у Ильи Смоляко. А разговоров нет, нет даже шепотка за спиной, так знакомого Илье, нет косых и насмешливых взглядов баб, и их мужья не щелкают сочувственно языками, а раз так… А раз так, то чего же он с ума сходит? Чего бесится? Разве мало девочка с ним намучилась? Плюнет она когда-нибудь на такую жизнь и уйдет. И ничего не испугается со своей молодостью и красотой, за которой любой, хвост задравши, побежит. А он, он, Илья Смоляко, с чем останется тогда? С этой растреклятой упряжью? Илья зажмурился. Хрипло, тихо, сквозь зубы позвал:

– Чайори-и…

– Я здесь, Илья, здесь.

От неожиданности он чуть не упал в колодец. Заплаканная, притихшая Маргитка стояла рядом. Помедлив, Илья молча подвинулся. Маргитка так же молча, подобрав юбку, уселась на сруб рядом с ним. Вздохнув, вполголоса спросила:

– Ну, доволен теперь?

Он молчал.

– Сто раз тебе говорила – не трогай лицо. Как я теперь с такой сливой под глазом выступать буду? И губу раздуло… В другой раз сразу убивай. В колодец сбросишь, а людям скажешь, что с любовником сбежала.

Илья виновато тронул ее за плечо. Ждал, что отстранится, но Маргитка со вздохом накрыла его руку своей. Минут пять они сидели не разговаривая. В доме Дашка погасила лампу, и на потемневшем дворе отчетливее проявились лунные пятна. А вскоре и луна ушла в тучи, и о том, где находится Маргитка, Илья мог угадать только по шепоту.

– Ну, скажи ты мне, что с тобой? Сдурел совсем? Ты подумай, черт бешеный, на кой мне этот Васька сдался?!

– Не говори ты мне даже про него…

– Нет, буду говорить! А ты слушать будешь! Думаешь, я от тебя так просто откажусь? Думаешь, ты мне дешево достался? Избавиться от меня думаешь? А вот кукиш тебе с маслом в постный день! Не дождешься, морэ, не уйду! Кнутом погонишь – не уйду! Да от кого другого я бы это все терпела, а? От Васьки, что ли, голодранца вшивого?!

– Липнет же он к тебе. Что я, слепой?

– И что с того? Ко мне и допрежь липли, забыл? А выбрала я, на свою голову, тебя, каторжного.

– Зачем ты к нему с упряжью привязалась?

– А что? Упряжь-то новая была, хорошая, слава богу, он ее продать не успел. Ты же, Илья, с барышом остался! И она при тебе, и я – без убытку… – Маргитка все-таки отвела его руки, снова села на сруб, вздохнула. – Знаешь что, Илья? Сегодня – ладно, черт с тобой… но больше ты меня не трогай. Хотя бы до осени. А то, не дай бог, опять…

– Что «опять»? – не понял он. Маргитка помолчала. Опустив голову, чуть слышно сказала:

– Я же, Илья, снова…

– Д-девочка… – он наконец понял, глядя, как Маргитка смущенно гладит свой живот. – Маленькая… Отцы мои! Да что ж ты молчала-то? Сколько?!

– Четвертый месяц…

– Чайори… Да если б я знал… Я бы тебя ни одним пальцем… Да что ж ты, дура, не говорила-то ничего, а?!

– Ты что, не цыган? – разозлилась Маргитка. – Кто про такое говорит?! Вон Дашка до последнего молчит, пока фартук не встопорщится! И я бы молчала, только боюсь… Боюсь… – неожиданно она заплакала.

Совсем сбитый с толку Илья обнял ее худенькие плечи, и Маргитка повалилась головой ему на грудь.

– Боюсь я, господи, Илья… Так боюсь… Вдруг и третьего выкину? Что тогда? Ты же меня броси-и-и-ишь…

– Молчи… Ошалела? Как я тебя брошу? Куда я тогда денусь?

– Куда-куда… В Москву вернешься. У тебя там жена законная.

– Дура! – сказал он, отворачиваясь.

Маргитка испуганно умолкла. Но тут же ахнула, всплеснула руками и вскочила:

– Ой! Ой! Илья! А буланый-то? Буланый-то твой так по улице и бродит?! Ты что, не расседлывал?!

– Ох… – спохватился он, вставая.

– Ну, вот вам, люди! А потом жалуется – пропадает все! – Маргитка потянула его за руку. – Идем искать! Вот с таких-то дураков Васька и жив!

Буланого, к счастью, никто не увел. Он мирно переминался с ноги на ногу у плетня и обжевывал соседскую черешню. Оттолкнув Илью, Маргитка сама повела жеребца в конюшню, ворча, расседлала, принесла ведро воды. Илья не мешал ей. Незаметно отошел в пристройку, наполовину заваленную степным, пахнущим полынью сеном, улыбнулся в темноте и негромко позвал:

– Чайори!

– Чего тебе? – неохотно отозвалась она.

– Поди.

– Зачем?

– Смотри, что нашел.

Маргитка за стеной, видимо, колебалась, но любопытство взяло верх, и вскоре она уже стояла на пороге сарайчика, недоуменно вглядываясь в темноту.

– Илья, ты где? Что ты нашел?

Он увлек ее за собой так быстро, что Маргитка не успела даже ахнуть. Повалился вместе с ней в колкое, пахнущее горечью сено, задыхаясь, уронил голову на молодую, теплую грудь.

– Илья! Да ты что? Илья! Черт бешеный, пусти! – Маргитка, хохоча, отбивалась, засыпала его охапками сена. – Пусти! Пусти! Да что ж это такое, бог ты мой… Илья… Ну-у-у… Ох, Илья… Про-кля-тый… ненаглядный мой… Подожди… Подожди, порвешь… Ох… Ах… Стой… А-а-ай…

В открытую дверь сарайчика изумленно глядела луна. За стеной негромко всхрапывали лошади. Буланый не спал и бродил по конюшне, шурша соломой. Луна заходила. Близился рассвет. Илья лежал неподвижно, смотрел на опускающийся красный диск, гладил по волосам Маргитку. Она давно спала, прильнув к нему. Девочка. Его счастье, его радость, последнее, что у него осталось. Она здесь, рядом, она никуда не денется от него. Отчего же так саднит сердце? Отчего он снова думает о том, что давно прошло, чего не вернуть, никогда не исправить, не переделать? Пять лет прошло, незачем вспоминать… Но как забудешь, как уходил на рассвете из собственного дома, уходил, не прощаясь с детьми, с Настей? У нее хватило сил отпустить его, но каким могло бы быть их прощание? Он уходил, стараясь ни о чем не думать, а в мыслях вертелось лишь одно: Балаклава, Маргитка, ждет ребенка… Что было с ним тогда? Горячка, болезнь, одурь?

В Балаклаве Маргитки он не нашел. Тамошние цыгане сказали Илье, что семья Яшки с полмесяца назад уехала неизвестно куда. Целый месяц он искал их по всему Крыму, и вот на одном рынке встречный цыган на вопрос Ильи протяжно зевнул и переспросил: «Арапоскирэ? Москватар? [11]А-а… За окраиной живут, с крымами».

Когда он верхом прилетел на дальнюю окраину города, где жили крымские цыгане-кузнецы, небо уже потемнело и море затянулось алой закатной пленкой. Старуха-цыганка, вся обвешанная монистами, жуя беззубым ртом, показала ему на крохотную глиняную хатку. Через грязноватый, покрытый побелевшим лошадиным навозом дворик тянулась веревка. На ней полоскались под ветром цветные тряпки, и Илье сразу же бросилась в глаза зеленая шаль с яркими маками. Шаль Маргитки. Значит, здесь… Руки казались чужими, когда Илья торопливо привязывал повод лошади к перекладине забора. Из дома донесся знакомый гортанный голос: