Анастасия Дробина - Барыня уходит в табор

– Так… Сказали – она комнаты сдает на ночь, только для девиц, мужиков не пускает. Я пришла, она говорит – живи. И денег, курица такая, не спросила! – Данка пожала плечами. – Я ей на картах погадала, короля марьяжного наобещала и денег кучу! А она мне: «Ты красавица, настоящая красавица, ты можешь иметь капитал…» – дала вот эту шаль и туфли и опять ни копейки не спросила, дура! Только зачем-то сказала обязательно к вечеру вернуться. Вроде к ней кто-то в гости должен быть, и она хочет, чтоб я этому гаджо тоже погадала. А что, я пойду! Богатый, должно быть, может, и возьму чего.

– Не она дура, а ты, – с досадой сказала Настя. – Я эту Аделину хорошо знаю. Эх ты, а цыганка еще! Кто же тебе так запросто и шаль, и туфли даст? Чего ей, думаешь, от тебя нужно?

Данка растерянно заморгала, отложила ложку. Кузьме показалось, что Настя очень уж сурово разговаривает с ней, но вмешаться он не посмел.

– И не думай туда возвращаться! – приказала Настя. – Пойдешь с нами.

– А чего мне у вас? – неожиданно огрызнулась Данка. Глаза ее стали колючими, на скулах дернулись желваки. – Мне к своим надо. Сейчас вот доем и тронусь на Крестовскую, мне сказали – там какие-то цыгане стоят. Доеду с ними до Ростова, а там…

– Да ты не ерепенься, – Настя тронула ее за руку, которую Данка отдернула как ошпаренную, – лучше меня послушай. Зачем тебе в табор? К мужниной родне? До седых волос под телегой пропадать? Дальше будешь по базарам «Валенки» голосить? Гадать?

– Что могу, тем и живу! – огрызнулась Данка. – Между прочим, я лучше всех в таборе пела. А гадать чем плохо? Ты что, милая, сама не цыганка, что брезгаешь?

Настя улыбнулась. Миролюбиво спросила:

– А что ты еще петь умеешь?

Данка исподлобья взглянула на нее. Неохотно сказала:

– Еще знаю горькую.

– Ну спой.

– А разве тут можно?

– А ты потихоньку.

Данка пожала плечами. Почесала грязный подбородок, сунула в рот последний кусок хлеба и, едва проглотив, вполголоса запела:

Сильный низкий голос поплыл по трактиру. Краем глаза Кузьма заметил, как один за другим на них оборачиваются люди из-за столиков. Двое мастеровых даже встали и, тихо ступая, подошли ближе. Хозяин за стойкой опустил газету и, подслеповато щурясь, воззрился на цыган. Половые – кто с чайником, кто с подносом, кто с горой тарелок – замирали, оборачиваясь на Данку. А та, увлекшись, забрала еще отчаяннее:

«Господи… Господи…» – билось в висках Кузьмы. Подавшись вперед, он смотрел в хмурое лицо, силился поймать взгляд опущенных глаз, вслушивался в гортанный голос. Откуда только она взялась на его голову? И где отыскала эту песню, эти слова? И как поет, проклятая, как забирает!.. Когда Данка умолкла и, подняв глаза, выжидающе взглянула на Настю, Кузьма уже точно знал – женится на ней.

Вокруг стола столпился весь трактир. Заметив их, Данка немедленно протянула руку и завела:

– Люди добрые, не оставьте своей милостью бедную цыганочку…

Настя нетерпеливо оборвала ее:

– Да замолчи ты! И вы все идите! Чего тут интересного? Спела – и спела!

– Ты с ума сошла, милая?! – взвилась Данка, когда зрители нехотя отошли от стола. – Сейчас бы они полный стол денег набросали! У меня под эту песню вся Калужская ярмарка ревмя ревела. Одних копеек на два рубля было, а ты…

– Дура… – устало сказала Настя. Сунув руку в сумочку, вынула пятерку. – На, возьми.

Глаза Данки загорелись. Но все же она пересилила себя и, закусив губу, отодвинула деньги.

– Мне… нет, не нужно. Мы цыгане…

– Цыгане… Где ты эту песню взяла?

– У колодников подслушала. Из Калуги этап гнали, и мужиков, и баб, а я – за ними, чтоб не сбиться. Вот бабы и пели. Там еще какие-то слова были, еще жальчее, да я позабыла…

Настя в упор посмотрела на нее и поднялась из-за стола.

– Хватит. Идем к нашим. Погостишь пока, а там видно будет.

Данка растерянно посмотрела на нее. Перевела взгляд на Кузьму. Тот наконец-то решился улыбнуться ей. Она взглянула недоверчиво, чуть ли не с досадой. Быстро опустила ресницы, и ее острые скулы пошли пятнами.

– Ну, воля ваша, – глухо сказала она. – Спасибо. Пойду.

У Макарьевны все были дома. Влетев в горницу, Кузьма увидел сидящего за столом еще заспанного Илью, перед которым стояла миска со щами.

– И когда это пост кончится… – пожаловался он при виде Кузьмы. – Замучили капустой своей, чертовы бабы.

– Семь дней всего осталось, – сообщила Варька и поставила на стол миску с пирогами. – Ешь, вот с грибами, вот с клюквой… Кузьма, что так долго? Где мое платье?

– Ой, господи… – спохватился Кузьма, напрочь забывший о Варькином поручении.

Та уже нахмурилась, уткнула кулаки в бока… но в горницу, улыбаясь, вошла Настя. За ее спиной жалась Данка.

– Смотрите, кого вам привела! Цыганка, таборная, родню догоняет. Так пела сегодня на Татарской, что отовсюду народ на воротах сплывался.

– Таборная? – заинтересованная Варька подошла ближе. Илья тоже привстал из-за стола.

Данка робко шагнула навстречу… и вдруг беззвучно ахнула. Лицо ее на глазах сделалось землисто-серым.

– Илья… – прошептала она, делая шаг к двери. – Варь…ка… Я…

Не договорив, она прижала руки к груди. Илья сдвинул брови, медленно вышел из-за стола. Настя непонимающе переводила глаза с него на Данку.

– Ты его знаешь?

– Данка!!! – вдруг завизжала Варька и, оттолкнув брата, бросилась вперед.

Данка отпрянула, но Варька кинулась ей на шею, обняла за худые детские плечи, прижала к себе, что-то быстро, торопливо зашептала на ухо. Данка что-то отвечала – явно невпопад, потому что ее перепуганные глаза смотрели через плечо Варьки на Илью. Тот молча рассматривал собственные сапоги.

– Это же Данка! Это же наша Данка! – кричала Варька. – Из нашего табора, тоже Корчи родственница! Мы и кочевали вместе, пока… – Варька покосилась на черный платок Данки и не очень уверенно закончила: – Пока она замуж в другой табор не вышла.

При этих словах Данка тяжело привалилась спиной к дверному косяку и закрыла глаза. На ее лбу выступила испарина. Варька взяла ее за локоть и, не обращая внимания на изумленные взгляды Насти и Кузьмы, потащила к столу. Илья по-прежнему стоял, уставившись в пол, до тех пор, пока подошедшая Варька не тронула его за плечо.

– Иди садись, – чуть слышно сказала она. – Потом…