Кэролли Эриксон - Тайный дневник Марии-Антуанетты

Чиновник воздел над собой старое ружье Людовика, и толпа снова взревела, на этот раз громче. До меня донеслись крики «Убейте его!» и «Смерть Старшему публичному должностному лицу!»

– Этот враг народа, намеревавшийся причинить вред Франции и Национальной гвардии, арестован по приказу Национальной Ассамблеи. В соответствии с полученным приказом мы препроводим его назад в столицу.

Толпа снова разразилась аплодисментами и приветственными криками. Капитан Ромеф обменялся несколькими словами со своим спутником, и мы услышали, как они поднимаются по ступенькам в нашу комнату. Громкий топот их сапог и бряцание шпаг, цеплявшихся за перила узкой лестницы, эхом отдавались у меня в ушах.

«Пожалуйста, Господи, – взмолилась я про себя. – Сделай так, чтобы сейчас, сию минуту, сюда прибыл генерал Буилле со своими людьми!»

Дверь в комнату с грохотом распахнулась, и в нее вошли двое мужчин. За ними следовал чиновник, который давеча держал перед нами обличительную речь.

– Старшее публичное должностное лицо! – громко провозгласил более высокий из двоих офицеров. – Я прибыл сюда, чтобы арестовать вас и вашу супругу по приказу Национальной Ассамблеи. Вам предлагается собрать свои вещи и немедленно следовать за нами.

– Я буду сопровождать вас в качестве того, кто помог восстановить свободу во Франции, и преданного друга своего народа.

Людовик сделал шаг вперед, чтобы спуститься вместе с мужчинами по лестнице. Не зная, что предпринять и что придумать, чтобы потянуть время, я негромко вскрикнула и повалилась на пол, делая вид, что лишилась чувств.

Возникла небольшая заминка и суматоха. Меня перенесли на кровать, Людовик несколько раз похлопал меня по щекам, дабы привести в чувство, кто-то принес тонизирующие напитки, и в довершение всего откуда-то явился крайне неприятный доктор. Недовольно скривившись и закусив губу, он осмотрел меня и заявил, что я совершенно здорова.

– Она всего лишь упала в обморок от страха, – обратился он к двум посланцам из Парижа. – Все эти аристократы на поверку оказываются никчемными людишками. Малейшие неприятности напрочь выбивают их из колеи.

Мне хотелось ударить его, но я сдержалась. В конце концов, я села на постели. Мне удалось задержать наше возвращение в Париж на целых полчаса или около того. Но генерал Буилле так и не появился. Он или не прибудет сюда вообще, или же последует за нами, чтобы освободить на обратном пути. Я отчаянно цеплялась на эту последнюю надежду.

Мне не хочется писать о нашем долгом, угнетающем и жалком возвращении в Париж. На всем протяжении нас окружали злые и жестокие лица деревенских жителей, выкрикивавших бесконечные оскорбления в наш адрес. Они не расходились даже когда шел дождь и, насквозь промокшие, тем не менее, поджидали нас. Нам не позволили поднять стекла в окошках экипажа, так что все, что мы говорили и делали внутри кареты, становилось достоянием солдат Национальной гвардии, сопровождавших нас, и деревенских жителей, выстроившихся вдоль дороги. Они злобно комментировали увиденное и скандировали оскорбительные лозунги:

– Повесить их всех, вонючих свиней!

– Сбросьте их в канаву!

– Да здравствует народная Ассамблея!

– Чтоб ты сгорел в аду, гнусный жирный боров, а вместе с тобой и твоя свинья-жена и жалкие ублюдки-дети!

Я пыталась закрыть уши ладонями, но это не помогало. Отвратительные вопли и мерзкие голоса эхом звучали у меня в голове подобно оглушительному прибою, причиняя почти физическую боль. Я очень устала. Мне хотелось заснуть, но голоса, эти ужасные и злобные голоса, не давали сделать этого.

– Австрийская шлюха! Проститутка! Вонючая свинья! Гнусная тварь!

Никогда не забуду вида этих грязных, злорадно скалящихся лиц, заглядывавших в открытые окна экипажа, злобно ухмылявшихся при виде нас, размахивавших вилами и косами, сыпавших проклятиями. Если бы не присутствие солдат Национальной гвардии, я не сомневаюсь, нас выволокли бы из кареты и разорвали на куски.

Я не буду ничего писать об унижениях, которые преследовали нас во время этого пыльного и жаркого возвращения, скажу лишь, что мне было очень плохо и за каждым моим шагом наблюдали злые глаза, ехидно комментировавшие увиденное. В конце концов, все, что я могла сделать, чтобы сохранить хотя бы остатки достоинства, это откинуться на спинку сиденья в своем запыленном платье, закрыть глаза и мечтать о горячей ванне и долгом сне без сновидений. То, что началось с надежды, закончилось кошмаром стыда и горечью поражения. Единственное, что еще способно было доставить мне хотя бы мимолетное удовлетворение, – это осознание, что Аксель жив и здоров, что он находится по другую сторону границы, в Брюсселе, и ждет от меня известий.

28 июля 1791 года.

Как обычно и бывает в Париже в июле, сегодня идет дождь. В Тюильри мне отвели новое помещение, поскольку в мои прежние апартаменты ворвались парижане и разграбили их до основания. Не стану описывать тот ужас, который я при этом испытала. Сейчас я сижу за старым письменным столом в маленькой комнатке на третьем этаже. К счастью, окна ее не выходят в сад, ставший постоянным местом сборища бунтовщиков.

Пока я пишу эти строчки, дождь усилился, и теперь льет как из ведра. Ветер швыряет дождевые капли в старое окно с такой силой, что стекла жалобно дребезжат, а с крыши срываются настоящие водопады. В такую погоду очень хочется выпить чашечку горячего чая – в комнате прохладно, и моя шелковая накидка очень тонкая, но большинство моих слуг арестовано, и мне просто некого позвать.

Я стараюсь не думать о том, что ждет нас в будущем. Наш единственный друг и союзник в Ассамблее, Мирабо, мертв, и теперь у всех на устах имя нового героя, Робеспьера, странноватого маленького человечка из Арраса.

Я надеюсь, что новые стражники позволят мне гулять в саду в погожие дни. Нога снова доставляет мне неприятности, но с палочкой я могу пройти довольно большое расстояние. Луи-Шарлю тоже очень нужно солнце, в последнее время он стал совсем бледным. Мальчику в его возрасте полезно много времени проводить на свежем воздухе, ездить верхом на пони и бегать наперегонки с друзьями. Так, как делали мои братья много лет назад в Шенбрунне. Сейчас я с удовольствием и какой-то светлой грустью вспоминаю те теплые, солнечные летние дни.

Они совсем не похожи на сегодняшнюю погоду, когда в старые окна яростно барабанят струи холодного дождя, размывая пейзаж за окном и навевая нерадостные мысли.

3 сентября 1791 года.

Кошмар. Моей новой тюремщицей назначена Амели.

– Ешьте хлеб! – кричит она на меня, если я оставляю маленькую горбушку нетронутой на тарелке. – Он полезен для вас.