Рита Тейлор - Девочка из рода О'Хара

— Вам, молодой человек, видимо приятно было общаться с моей племянницей, — заговорил тихим голосом толстый человек в лиловом сюртуке. — Что же, я очень рад, если вы нашли общий язык. Завтра у вас свадьба — как вы сами недавно пожелали. Поздравляю вас, вы будете мужем Роз Бибисер.

Филипп с ужасом оглянулся, желая, чтобы Любимая пришла на помощь. Но в комнате ее не было. На полу скорчившись сидела незнакомая девушка. Та, что встречала Филиппа.

— Я вас первый раз вижу, мистер, — прошептал он. Вы не могли бы мне объяснить, как я здесь оказался?

— Я не могу вам это объяснить, молодой человек. Я могу вам только сказать, что вас зовут Филипп. И вы успели тысячу раз обесчестить мою племянницу, которую зовут Розалия Бибисер.

Тишина, новая, незнакомая, во мраке.

— Я — не потерплю оскорбления.

Чужие слова, чужой голос. Юноша с трудом произнес.

— Я не знаю никакой Роз Бибисер. Я был здесь со своей Любимой. Не подходите ко мне. Верните мне Ее.

Вместо возражений, тот, кто назвался дядей, ударил Филиппа ногой. В грудь. Филипп упал. Вскочил, ринулся на обидчика, и получил второй удар.

— Сиди спокойно, щенок. Я найду с десяток белых слуг, что подтвердят, как ты использовал эту девушку и… тебе не отвертеться от суда. Учти это. А то, что ты ничего не помнишь — твое дело, или врачей, но никак не Роз. Не вздумай обижать бедную девушку.

Филипп испугался, потому что все, что происходило с ним было наяву, но он то знал, что это сон.

Бибисер спокойно взглянул на Филиппа.

— У вас скоро свадьба. Не дурите, мистер. И оденьтесь в следующий раз к моему приходу, — сорвался он на крик и вышел.

Филипп остался наедине с незнакомкой. Она сидела повернув к нему свое лицо и Филипп с ужасом понял, что девушка — слепа.

— Тебе сделали плохо, мой милый. Мой дядя? Да? — спросила она.

Филиппа обманули. У него украли Любимую. Кто?

— Роз, — сказал он, с испугом ощущая новое имя на языке. — Вас ведь зовут Роз? Сколько времени мы провели с вами здесь?

— Я не знаю, — Роз запнулась, как будто что-то скрыла.

— Роз, — позвал Филипп. — Где у вас хранится одежда?

Роз сидела, как изваяние. Только у нее дрожали губы.

— Я не помню, как вас зовут! — сказала она шепотом.

— Меня зовут Филипп. — Юноша понял, что никогда не смог бы назвать ее любимой.

С ним была не она. Но кто тогда?

Эллин!

Где она?

Филипп подумал, что Роз — надо одеть. Она еще более беспомощна, чем он. Потому, что слепа. Непонятна ясность разума в такую минуту.

Филипп встал, чтобы пройти в те сказочные комнаты, в которых он бегал за своей Любимой, там в шкафах висели немыслимо роскошные одеяния. И испугался. ПОТОМУ ЧТО ЕМУ НЕКУДА БЫЛО ИДТИ. Он стоял перед тупиком.

Комнат — больших и светлых не было и в помине. Перед ним были — три распахнутые двери, которые вели в три маленькие комнатенки. Чуланы.

В них не было окон. Самое страшное: никакое солнце никогда не могло заглянуть в них. Комнаты были предназначены для слепых.

И вдруг — новое потрясение. Персидские ковры? В которых утопали ноги двух счастливых людей!

Ковров не было. Страшные обычные дерюги, которые годятся для мустангеров в сапогах. Половики — в пятнах грязи. Обычные дерюги, что стелят под ноги белые охотники в хижинах. На этих дерюгах должны спать свиньи. А по ним — катались они с Роз.

Два божественных создания, которых объединяла любовь. Боже!

Филипп посмотрел на свое тело. Оно было все в синяках и ссадинах.

Парень подбежал к большому зеркалу, что стояло у окна. Он — Филипп! Это — он?

Худое, поросшее щетиной лицо.

Мускулы спали и торчат ребра.

Если это — он, то с ним не могла быть та, что зовется Роз.

Потому что у его Любимой атласная кожа. А тело Роз? Фантом! Это была кожа в пупырышках и ссадинах. Кожа Любимой не такая.

Такая кожа, такое сложение не могло быть у людей, которые ели вместе, всегда, когда чувствовали голод. Ели изысканнейшие яства, которые приносила возлюбленная Филиппа.

На стенах их комнат висели бесподобные полотна, которые говорили о вечной любви. Куда они подевались?

Картины, что висели на стенах, были богомерзкими рисунками, сплошь похабные, не вызывающие ничего, кроме чувства стыда.

Филипп замер. Балкон, на который они выбегали!

Они были Адам и Ева, их должны были видеть случайные прохожие. Их можно позвать на помощь. Филипп заметался в поисках балкона. Маленькое тусклое оконце под потолком — единственный проводник света, который за окном.

Филипп заглянул в него. За этим оконцем не было никакого леса, который видели Он и Любимая. Никаких джунглей, никаких райских садов. Пустырь, окраина города, где нет даже собак. Их тут никто не мог увидеть, кроме слуг. Слуги! Те, что приносили иногда еду.

Значит они могли наблюдать за ними все время, пока они счастливые бродили по комнатам, взявшись за руки. Надо бежать отсюда.

Подойти к двери — страшно.

Где же он находится? Филипп напрягся.

То, что он видел перед собой, не соответствовало тому, о чем помнил. Как будто все подменили.

«Наш голубой единственный флаг», — всплыла в голове мелодия. Эту мелодию он спел, когда любимая попросила его колыбельную, а ведь раньше он петь не умел.

Как же он преобразился! И с кем?

Где та, что украла его Любимую? Что она делает? Почему затихла?

Филипп бросился к девушке. Та сидела у пустой оловянной миски. Где же хрупкая фарфоровая посуда. Где тот фарфор, в котором им подносили изысканные яства. Он видел в оловянной миске Роз бурду, которую нельзя есть.

Как хорошо, что у этой девушки нет зрения. Если бы она увидела мир таким, каким его видит Филипп, она бы сошла с ума.

Как же холодно. Надо найти одежду.

Раньше одежда висела в шкафу. Филипп бросился к маленькому шкафчику. Пусто. Ничего!

А ведь Филипп помнил как они доставали откуда — то самые изысканные наряды. Он был в костюме испанского гранда, а его любимая — восточной одалиски.

Может это были не они?

От девушки, сейчас, ничего не добиться. Она — в прострации. К ней не вернулось ясность ума.

Но я не хочу, чтобы она возвращалось ко мне, — крикнул Филипп.

Девушка вздрогнула.

Филипп вспомнил, как несколько часов назад они валялись на кровати, утопая в мягкой перине — и ничего не боялись.

Сейчас — страшно, и в комнате — стоит только грубый топчан, сколоченный из досок: из свежих неструганых досок — это единственное ложе, которое у них есть, кроме ложа страха, конечно.

А тонкие фламандские простыни. Они где? Никаких простынь.

Для их досок подходит саван. Наверное, им его уже готовят.

Филипп бросился к двери.

Заветная дверь! За ней — свобода, которая — «на запоре». В двери — окошко, как в арестантской камере. Еду ставили на подставку возле этого окошка.