Анн Голон - Искушение Анжелики

Известие о том, что невестка рожала самым жалким образом в индейском лесу и что, таким образом, у мистрис Уильям появился еще один внук, оставило ее совершенно невозмутимой. А ее муж произнес длинную речь, из которой вытекало, что Джон и Маргарет справедливо наказаны за их непослушание.

Почему не остались они в Биддефорд-Соко, на море, в надежной и набожной колонии, а обуянные гордыней, возомнили себя помазанниками Господа, которым предназначено основать собственную факторию в опасном» как для тела, так и души одиночестве? К тому же они имели дерзость назвать это новое поселение, плод гордыни и недисциплинированности, тем же именем Биддефорд-Благочестивый, где они родились! Впрочем, теперь они очутились в Канаде, и так им и надо. Он, Бен Уильям, всегда считал, что его сын Джон отнюдь не из тех, кто может быть примером для других. И старик рукой остановил Кантора, когда тот попытался рассказать ему кое-какие подробности о судьбе пленников.

Детали их похищения он узнал от Дарвина, мужа сестры их невестки. Этот парень ничем особенным не выделялся и скоро женится вновь. «Но его жена не умерла, — попробовала объяснить Анжелика… — По крайней мере, она была еще жива, когда в последний раз я видела ее в Вапассу».

Бенджамен Уильям ничего не хотел слышать. Для него все, что находилось за большими лесами на севере, в этих отдаленных и недоступных районах, где сумасшедшие французы точат в дыму кадил свои ножи, — все это было уже Другим Миром, и очень мало англичан и англичанок смогли вернуться оттуда!

— Скажи откровенно, — обратилась Анжелика к сыну, — есть ли что-либо в моей одежде, что их смущает? Может быть, я, не зная того, выгляжу непристойно?

— Вы должны что-то надеть сюда, — проговорил Кантор с ученым видом, показывая пальцем на декольте в корсаже Анжелики.

Они смеялись, как дети, под хмурым взглядом бедной Роз-Анн, когда служанки в голубых платьях внесли деревянный таз, окантованный медью, и многочисленные кувшины, откуда поднимался пар от кипятка. Высокий молодой человек, серьезный, как пастор, зашел за Кантором, который последовал за ним, приняв, в свою очередь, такой же чопорный и озабоченный вид, никак не вязавшийся с его светлыми юношескими щеками.

Напротив, служанки, приветливые милые девушки с лицами, свежими от воздуха полей, оказались не такими надутыми. Как только за ними переставал наблюдать строгий глаз старого хозяина, они оживленно улыбались и разглядывали Анжелику. Прибытие этой знатной французской дамы было для них большим событием. Они рассматривали каждую деталь ее одежды, впрочем, очень скромной, и следили за каждым ее жестом. Что не мешало им в то же время очень энергично заниматься своим делом. Они принесли кусок мыла в деревянной чашке и повесили перед огнем теплые полотенца.

Анжелика занялась прежде всего ребенком. Она больше не удивлялась, что маленькая англичанка была немного диковата, увидав, где та жила. Она словно опять оказалась в атмосфере Ла-Рошели, а может быть, еще худшей.

Однако, когда пришло время вновь одеться, и Анжелика хотела облачить Роз-Анн в принесенное темное платье, робкая девочка взбунтовалась. Ее пребывание у французов не прошло даром. Она провела с ними немного времени, но погибла там навсегда, как отметил бы почтенный пастор. Ибо она с негодованием отпихнула печальное монашеское одеяние, повернулась к Анжелике и разрыдалась, спрятав голову у нее на груди.

— Оставьте мне мое красное платье! — промолвила она.

И чтобы лучше продемонстрировать, откуда взялся этот мятежный дух, она повторила несколько раз эту фразу по-французски, что привело служанок в оцепенение. Этот нечестивый язык в устах представительницы рода Уильямов, это бесстыдное проявление гнева и упрямства, это явное стремление к кокетству — все это было ужасно и не сулило ничего хорошего…

— Никогда мистрис Уильям не согласится, — нерешительно проговорила одна из них.

Очень прямая, высокая, худая, строгая и важная старая Сара Уильям тяжелым взглядом посмотрела на внучку и одновременно мимоходом — на Анжелику.

Ее позвали, чтобы решить спор, и, по всей видимости, речь могла идти только о чьей-то абсолютной жертве.

Никто не воплотил бы собой лучше идею Справедливости и Самоотречения, чем эта высокая дама, очень внушительная вблизи — в своей темной одежде, с подбородком, подпираемым гофрированным воротничком.

У нее были большие и тяжелые синеватые веки, прикрывающие немного выпученные глаза, которые вспыхивали подчас черным огнем на бледном лице. Но в его глубоких морщинах было что-то величественное. Глядя на ее худые и прозрачные руки, сложенные вместе в набожном жесте, нельзя было забыть, с каким проворством они могли также взяться за оружие.

Анжелика поглаживала волосы Роз-Анн, которая никак не могла успокоиться.

— Это же ребенок, — выступила она в ее защиту, глядя на неумолимую даму.

— Естественно, дети любят то, что поярче, что весело, что изящно…

И тут она заметила, что на голове мистрис Уильям была надета очаровательная шапочка из фламандских кружев — один из тех дьявольских, по меньшей мере, предметов, которые соблазняют людей пороком тщеславия и которые бичевал только что старый Бен.

Опустив свои большие веки, мистрис Уильям, казалось, задумалась. Затем она коротко что-то приказала одной из девушек, которая ушла и вскоре вернулась, неся белую сложенную одежду. Анжелика увидела, что это был белый полотняный передник с широкой грудью.

Одним жестом мистрис Уильям дала понять, что Роз-Анн может надеть кощунственное платье, если закроет частично его вызывающий блеск этим передником.

Затем, повернувшись к Анжелике, она сообщнически подмигнула ей, а на ее строгих губах появилось подобие насмешливой улыбки.

После этих взаимных уступок Уильямы и их гости сели за стол, накрытый к ужину.

Мопертюи и его сын еще раньше сказали, что их пригласил один из жителей деревни, с которым они прежде имели какие-то дела, связанные с торговлей мехом, во время их поездки в Салем.

Адемар бродил, как неприкаянная душа, по заросшим тропинкам селения в сопровождении стайки любопытных маленьких пуритан, которые время от времени со страхом трогали его голубой мундир солдата французского короля и мушкет, висевший у него на плече.

— Лес полон дикарями, — стонал он. — Я чувствую, что они повсюду вокруг нас. Анжелика позвала его.

— Послушайте, Адемар, за день мы не встретили ни души! Идите, поешьте с нами.

— Чтобы я сел за стол с этими еретиками, которые ненавидят Деву Марию? Никогда в жизни!..

Он остался стоять перед дверью, давя комаров у себя на щеках и проклиная несчастья, которые подстерегают его повсюду в этой ужасной стране: то эти дикари, то англичане…