Анн Голон - Анжелика и ее любовь

Новая волна, ударившись о борт, снова бросила в лицо Анжелики холодные брызги, и, напуганная темной бездной, над которой Рескатор заставил ее склониться, перегнув ее тело назад, она судорожно вцепилась в его бархатный камзол.

— Нет, — сказал он, — мы ничем не отличаемся друг от друга. Мы просто горстка людей, оказавшихся на одном корабле посреди океана.., со своими страстями, сожалениями.., и надеждами!

Он говорил, и его шевелящиеся губы были в опасной близости от ее губ. Пока он не касался ее, она еще могла ему противиться. Но теперь, почувствовав себя в его власти, растерялась. Она не понимала, что за странное волнение томит ее. Она так давно не ощущала ничего подобного… Она говорила себе: «Это страх», но то был не страх, а желание. Мысль о том, что он пользуется своей магической силой, чтобы подчинить ее и впутать в немыслимую ситуацию, из которой она уже не найдет выхода, заставила ее насторожиться и подавить в себе странное чувство. «Если мы уже сегодня докатились до таких дел, — подумала она, — то еще до конца плавания все рехнемся и поубиваем друг друга».

И она так резко отвернула лицо, что губы Рескатора лишь слегка коснулись ее виска. Она почувствовала прикосновение его жесткой кожаной маски и, вырвавшись из этих тягостных для нее объятий, шагнула в сторону, ощупью ища опору.

Из темноты опять послышался его насмешливый голос:

— Почему вы убегаете? Я намеревался всего-навсего пригласить вас отужинать со мной. Если вы лакомка, то получите истинное наслаждение — ведь у меня превосходный повар.

— Да как вы смеете предлагать мне такое? — возмутилась Анжелика, — Послушать вас, так подумаешь, будто мы находимся в окрестностях Пале-Рояля! Мой долг — разделять участь моих друзей. К тому же мэтр Берн ранен.

— Мэтр Берн? Это тот раненый, над которым вы склонялись с такой нежной заботой?

— Он мой лучший друг. То, что он сделал для меня и для моей дочери…

— Что ж, прекрасно, как вам будет угодно. Я согласен отсрочить уплату ваших долгов, но вы не правы, предпочитая ваш сырой твиндек моим апартаментам, ведь вы, по-моему, мерзлячка. Кстати, куда вы дели тот плащ, который я одолжил вам прошлой ночью?

— Не помню, — сказала Анжелика, чувствуя себя так, словно он уличил ее в чем-то неблаговидном.

Она провела рукой по лбу, силясь вспомнить. Должно быть, она просто забыла про этот плащ, когда закуталась в другой, тот, который дала ей Абигель.

— Я.., я, кажется, забыла его дома, — сказала она.

И внезапно Анжелика как наяву увидела дом в Ла-Рошели с его погасшим очагом.

Она явственно видела красивую мебель, блестящую медную посуду в кухне, сумрачные комнаты, где со стен, будто ясные, круглые глаза, неусыпно глядели дорогие венецианские зеркала; видела висящие вдоль лестницы гобелены и пристально смотрящих на нее с портретов давно почивших корсаров и торговцев Ла-Рошели.

Тоска по этому прибежищу, где она хозяйничала всего лишь на правах служанки, — вот все, что уносила она из Старого Света! Эта мирная картина заслонила в ее памяти и сверкающие огни Версаля, и ее жестокую войну против короля, и даже ту скорбь, которую вызывали в душе мысли о черных руинах замка Плесси в сердце ее родной провинции Пуату, дотла разоренной и на долгие годы проклятой.

Монтелу она уже давно не вспоминала. Владения барона Армана перешли к ее брату Дени, в замке Монтелу рождались его дети. Теперь пришел их черед подстерегать в коридорах призрак Старой дамы с протянутыми руками и силой воображения создавать из своей аристократической нищеты волшебное, восхитительное детство.

Анжелика уже давно чувствовала, что больше не принадлежит ни Монтелу, ни Пуату. И когда она спускалась на нижнюю палубу, ее преследовало лишь одно воспоминание: мэтр Габриэль, прежде чем взять Лорье за руку и навсегда уйти, дробит кочергой последние головешки в очаге своего дома.

Сейчас перед мысленным взором изгнанников-гугенотов, наверное, стоят их прекрасные дома в Ла-Рошели, покинутые, лишившиеся своей души, хотя их фасады все так же озаряет свет ясного неба Ониса note 7. Дома ждут, но окна их закрыты, как мертвые глаза, и только шелест пальм во дворах и испанской сирени у стен напоминает о недавно согревавшей их жизни.

На нижней палубе было темно и холодно. Один фонарь из трех погасили, чтобы изнемогающие от усталости дети смогли заснуть. Отовсюду слышались шепот и невнятное бормотание. Кто-то из мужчин успокаивал жену: «Вот увидишь.., увидишь! Когда мы приплывем на острова, все образуется».

Госпожа Каррер трясла своего мужа-адвоката за плечо и говорила:

— На островах у вас все равно будет так же мало клиентов, как и в Ла-Рошели, стало быть, мы ничего не потеряем.

Анжелика подошла к кругу света, в котором подле раненого бодрствовали Маниго и пастор. Мэтр Габриэль выглядел посвежевшим и спокойно спал. Мужчины коротко рассказали, что приходил арабский врач с помощником. Они перевязали мэтра Берна и заставили его выпить какую-то микстуру, от которой ему очень полегчало.

Анжелика не предложила гугенотам сменить их у ложа Берна. Она чувствовала потребность в уединении и отдыхе, и не потому, что так уж устала, а потому, что в голове у нее царил полный сумбур. Ей никак не удавалось обрести свою былую уверенность и понять, что же с нею происходит, впрочем, здесь, вероятно, сказались также темнота и бортовая качка.

«Завтра будет светло. И я наконец все пойму».

Она пошла искать Онорину, но сделала это почти машинально — такая путаница была у нее в мыслях. По дороге кто-то схватил ее за юбку. Это была Северина. Девочка показала ей на своих спящих младших братишек.

— Я уложила их спать, — с гордостью сказала она.

Она укрыла мальчиков их плащами и обложила им ножки невесть где раздобытой соломой. Да, Северина была настоящей женщиной. В повседневной жизни дочь Габриэля Берна была очень ранима, но когда приходил час испытаний, обнаруживала твердость духа и умела все взять в свои руки. Анжелика обняла ее как младшую подругу.

— Дорогая моя, — сказала она, — мы даже не смогли спокойно посидеть и поговорить с тех пор, как я привезла тебя обратно домой с острова Сен-Мартен-де-Ре от твоей тетушки.

— Ах, все взрослые стали такие странные, будто с ума посходили, — вздохнула девочка. — А ведь как раз сейчас мы должны были бы успокоиться. Я все время помню, и Мартиал тоже, что теперь мы избавились от монастыря и иезуитов.

Сказав это, она тут же спохватилась и быстро добавила, словно укоряя себя за легкомыслие:

— Правда, отец ранен, но знаете, мне кажется, это все-таки не так страшно, как если бы его посадили в тюрьму, а меня с братьями навсегда с ним разлучили… И потом, врач в длинной одежде сказал, что завтра ему уже станет лучше… Госпожа Анжелика, я попробовала уложить и Онорину, но она говорит, что ни за что не ляжет без своей шкатулки с сокровищами.