Лариса Кондрашова - Замужняя невеста

Ей было понятно, как говорится, второе дно рассуждений Леонида. Если она сейчас согласится на его предложение, значит, французишка, что под ногами путается, вынужден будет возвратиться в свою Францию, а Разумовский и сам разберется, что к чему.

Но в отличие от Жана Леонид не был деликатен и не стал бы доверять ее решениям… Да он просто не обращал бы внимания на какое‑то там ее мнение! Раз и навсегда определив для себя, что у женщины волосы длинны, а ум короток, господин подполковник стал бы требовать от нее безусловного повиновения. Нет, в таком человеке Соня не нуждалась. По крайней мере пока.

— Ваше сиятельство! Мадемуазель Софи!

Все‑таки, когда Мари волнуется, топает как слон. И мерт—вого поднимет! Вроде фигурой хрупкая, весу в ней — всего ничего, а поди ж ты!

К тому же после операции, когда врач Жан Шастейль не только подправил дефекты ее лица, но и устранил неправильный прикус, Мари стала помногу говорить, а порой и болтать не переставая. Словно наслаждалась тем, что из ее рта теперь доносятся нормальные звуки, а не какое‑то невнятное то ли бурчание, то ли рычание.

Вот чего она с утра пораньше растрещалась как сорока? Соне так сладко спалось. Она видела во сне, как стоит на носу корабля, а рядом с нею — какой‑то мужчина, которого княжна прежде никогда не видела. Во сне к ней был обращен лишь его профиль, а именно: синий глаз, четкая линия подбородка, смоляной локон, упавший на ворот камзола…

— Ну чего тебе, горе мое? — со стоном потягиваясь, протянула она.

— Там, на крыльце… Я вышла, смотрю, корзинка стоит. Думала, молочница сыр принесла, я ей вчера заказывала, или от сеньора Пабло что‑нибудь, а там…

— И что там?

— Младенец!

— Какой младенец?

Соня от неожиданности встрепенулась и села в кровати.

— Ты ничего не перепутала?

— Перепутаешь тут, как же! И хотела бы не видеть это дьявольское отродье, да он так орет…

— Он? Ты хочешь сказать, это мальчик?

— Точно не знаю, потому что до вашего разрешения пеленки и разворачивать не стала. Но, думаю, девочка вряд ли стала бы так громко кричать… Нет, мальчишка. Он орет прямо‑таки басом.

— Нехорошо обзывать дьявольским невинного младенца.

— А кто же его родил, как не дьяволица! Разве богобоязненная мать подбросит своего ребенка чужим людям?

Она так разволновалась, что даже не помогала Соне одеваться. А та, тоже в волнении, машинально все проделывала сама.

— Но на кого хоть он похож?

— На маленького орущего дьяволенка, не важно какого пола.

— Что ты заладила: дьявол да дьявол! Этак я могу подумать, что ты судишь по…

Она чуть было не сказала «по себе». Ведь в свое время и Мари подкинули к дверям приюта.

— Странное у тебя отношение к ребенку, которого и так обездолила судьба, лишила родной матери.

Непонятно было, чего девушка так злится, и потому, чтобы убедиться в своей догадке, Соня добавила:

— Надо спросить у сеньора Пабло адрес ближайшего приюта и отнести туда крошку.

Мари резко остановилась, словно споткнулась обо что‑то.

— Вы хотите этого младенца отдать в приют?

— А что еще мы можем с ним сделать?

Она пошла впереди Мари, которая теперь плелась сзади, словно узнала вдруг о смерти близкого родственника.

Корзина стояла в кухне на столе, и оттуда доносился гневный плач. Соня именно так его и восприняла. Младенец — не важно, девочка или мальчик — гневался, что люди, выпустившие его на свет, забыли о нем и не удосуживаются выполнять самые простые обязанности: как, например, поменять мокрые пеленки или покормить.

Княжна осторожно коснулась свертка, отодвинула простынку и взглянула на ребенка. Тот сразу замолчал, словно в момент понял, что наконец появился человек, который может решить его судьбу.

— Тебе приходилось прежде обращаться с младенцами?

— Не приходилось, — призналась Мари.

— Мне тоже… Знаешь, а давай разбудим мсье Жана, уж он‑то побыстрее во всем разберется.

— Не надо его будить, он уже проснулся, — сказал Шастейль, появляясь в дверях. — А я было спросонья решил, что в трубе застряла кошка. Откуда бы у нас взяться ребенку?

— Но видишь, взялся, — сказала Соня. — Ты не мог бы его осмотреть?

— Конечно, мог бы. А ты, Мари, пойди отрежь кусок от полотна, которое я вчера купил на постели.

— Матерь Божья! — ахнули позади них, и на пол посыпались поленья. Кухарка, которую вчера снова прислал Пабло, вошла с растопкой для плиты и остановилась в растерянности. — У вас есть ребенок?

— Подбросили, — пояснила ей Мари. — На крыльцо, в этой самой корзинке.

— Ай‑ай, какие плохие люди живут на свете! Великий грех — подбросить своего ребенка чужим людям…

— Так! — Шастейль хлопнул в ладоши. — Разговоры потом, успеете посплетничать и даже сообразить, кто мог это сделать, а пока мне нужна горячая вода и какой‑нибудь таз.

— Вода греется. А еще у двери в погреб я видела маленькую лохань. Наверное, в ней как раз купали младенчика бывшие хозяева.

— Так неси побыстрее… Как звать‑то ее? — спросил он у Сони, не оборачиваясь.

— Ребенка?

— Кухарку.

— Кажется… Анхела.

— Анхела так Анхела, — приговаривал Жан, разворачивая ребенка. — Мальчик! Это мальчик. Да какой хороший! Тело чистое, без изъянов. Он словно понимает, что будь больным, некому стало бы с ним возиться, а так… наверняка найдется семья, которая захочет усыновить такого великолепного младенца.

— Скажи, Жан, а могла бы это сделать я? — неожиданно сказала Соня, хотя за мгновение до этого ничего подобного ей в голову не приходило.

То есть она думала о том, что можно было бы оставить ребенка в доме, нанять для него няньку, но усыновить… Нет, о таком она прежде и подумать не могла.

Что или кто управляет нашими поступками в такие вот моменты, когда мы вдруг решаем переменить нашу жизнь? Кто заставляет нас, приняв решение, подобное озарению, следовать ему до конца?

Наверное, и Жан не мог представить, чтобы аристо—кратка… В такие минуты выяснялось, что об аристократах вообще он не слишком высокого мнения. Но тогда что его самого заставляло тянуться к высотам, где обитали эти не слишком уважаемые им люди?.. Так вот, как могла аристо—кратка пожелать усыновить ребенка, о котором ничего не известно?

Шастейль нарочно медленно разглядывал пеленки, в которые был завернут малыш, в надежде увидеть какую‑нибудь записку, или метку, или медальон. Он тоже кое‑что из романов читал. И с некоторых пор считал, будто с подброшенным младенцем непременно что‑то прилагают. Чтобы потом безумная мать, паче чаяния она вдруг одумается, могла бы его отыскать.

Мать этого ребенка ничего такого не хотела. Отдать чужим людям и забыть! Вешать надо таких женщин! Или зашивать то самое место, которым они принимают в свое лоно мужское семя…