Мэри Бэлоу - Волшебная ночь

Он хотел сказать то, что собирался. Но внезапно передумал. Ему нужно хорошенько обдумать все. Есть множество обстоятельств, которые он не может не учитывать, — его титул, его обязательства по продолжению древнего аристократического рода и, наконец, Верити. Такое решение нельзя принимать в минуту страсти, он должен еще раз обдумать все как следует на трезвую голову.

Он медленно поцеловал ее.

— Я хотел спросить тебя о Йестине, — сказал он. — Его, кажется, не радует шахтерский труд?

— Он никогда не жалуется, — ответила Шерон, — и он работает не хуже остальных. Но когда он был мальчишкой, когда жестокая реальность еще не вторглась в его жизнь и он не воздвигал баррикад, чтобы спрятать за ними свои мечты, он иногда делился ими со мной. Он говорил мне, что мечтает прочесть много книг, выучиться на священника, говорил, что у него будет свой приход и прихожане будут уважать его.

— По-твоему, это были просто мальчишеские мечты? — спросил Алекс. — Ты думаешь, он не смог бы стать священником, если бы имел возможность?

— Не знаю, — сказала Шерон. — Раньше я думала, что он слишком чувствителен и мягкосердечен для того, чтобы суметь повести за собой приход. Но в последнее время я все больше понимаю, что в Йестине есть стержень, и очень крепкий стержень. У него действительно мягкое и доброе сердце, но его дух несгибаем, он совсем не слабый человек, каким считал его Оуэн.

— Да. Когда я вправлял ему руку, он, несмотря на адскую боль, улыбался и терпеливо выслушивал твои причитания, — сказал Алекс. — Мне показалось, что он старался таким образом ободрить тебя, Шерон. Ты несла такую околесицу.

— Правда? Я даже не помню, что я говорила.

— Какие-то телячьи нежности, — сказал Алекс. — Это напомнило мне, как я общался с Верити, когда она была в пеленках. Я, конечно, не понял ни слова, потому что ты говорила на валлийском, но твои интонации были очень красноречивы. — Алекс улыбнулся и погладил ее по щеке. — А вот скажи мне: если я заберу его из шахты и назначу своим секретарем, не вызовет ли это общего недовольства? Я, честное слово, не знаю, чего ожидать от этих людей, Шерон. Они совершенно непредсказуемы.

Даже в темноте он увидел, как расширились ее глаза. Она, приблизив лицо, внимательно посмотрела на Алекса.

— Ты правда хочешь сделать это? — спросила она. — Ох, Александр!

— Это не ответ, — сказал Алекс.

— Да ведь это не важно, что подумают другие, — горячо заговорила Шерон. — Не важно, что подумаю я. Спроси у него, Александр. Пожалуйста, спроси у него! Ох, как я люблю тебя!

Он расплылся в довольной улыбке.

— Правда, Шерон?

Она посмотрела на него долгим взглядом и кивнула.

— И я люблю тебя, — сказал он. — Ты наверняка очень, очень устала.

Она, не отвечая, смотрела на него.

— Нам нужно поспать, — сказал он.

— Да.

— Хотя, — продолжал он с улыбкой, — если мы уж все равно не спим, то почему мы тратим время понапрасну?

— Терпеть не могу тратить время понапрасну, — согласилась Шерон.

— Чем же нам заняться?

— Поцелуй меня, — сказала она. — Может, к концу поцелуя мы сообразим, как нам провести время.

И Алекс внял ее совету.

Никогда прежде он не шутил с женщинами. Во всяком случае, в постели. И он находил, что в этом есть своя прелесть. Они оба словно сошли с ума. И ему, и ей отчаянно хотелось спать.

— Мы сошли с ума, — произнес он, отрываясь от ее губ.

— И что же делают сумасшедшие по ночам, когда им не спится? — со смехом спросила она.

— Сложный вопрос, — сказал Алекс. — Зачем ты спрашиваешь у безумца? Впрочем, я, кажется, знаю ответ. — Он подсунул руку ей под спину и перекатил ее на себя. — Хочешь, покажу?

— Да, хочу, — прошептала она.

Прошло еще полчаса, прежде чем они вновь уснули, найдя наконец ответ на вопрос, чем занимаются безумцы по ночам, — и нормальным людям было чему поучиться у них.

Теперь Ангхарад должна была получать пенсию как вдова шахтера, погибшего в шахте. Это очень кстати, думала она, сидя дома. Ведь теперь у нее только один дом для уборки, да и туда она боится идти. До отца Ллевелина уже, наверное, дошли слухи. Если ему все известно, то он обязательно отчитает ее. А может быть, даже с позором выгонит из церкви.

Впрочем, ей все равно.

Оуэн Перри погиб.

Эмрис Рис вернулся, живой и невредимый.

Но ей все равно. Какое ей дело до него?

Она пришла к Джошуа Барнсу утром в понедельник, в свой обычный час. Он был дома — завод и шахта не работали, потому что все мужчины ушли в Ньюпорт.

И он обо всем знал. Граф Крэйл заходил в дом Хьюэлла Риса, когда там сидел Гиллим Дженкинс. Потом Гиллим вернулся к мистеру Барнсу, и для того все стало ясно как дважды два.

Конечно, он все понял.

В первый момент Ангхарад почувствовала стыд и унижение от того, что с ней, двадцативосьмилетней женщиной, обращаются как с сопливым шалопаем. Даже в детстве отец никогда не клал ее на колено для наказания. А мистер Барнс сделал именно это: он задрал ей юбку и только тонкая сорочка служила защитой.

Но обида и унижение отступили перед жгучей болью, которая помутила ее сознание и заставила ее истерически рыдать. Позже она могла бы побожиться, что он бил ее целых пять минут. А рука у него была тяжелая.

Каким-то образом — наверное, потому, что она не стыдилась содеянного, хотя и знала, что заслуживает еще более страшного наказания за другие, прошлые грехи, — наверное, поэтому, когда Барнс отпустил ее, ей удалось подавить рыдания и, гордо вздернув подбородок, посмотреть ему в глаза.

Это было ошибкой.

Он дал ей пощечину, и еще одну и, уже не в силах остановиться, набросился на нее с кулаками.

— А теперь убирайся отсюда, — сказал он, когда она уже едва держалась на ногах. — Проваливай, пока я не замарал руки твоей кровью. Шлюха!

Ангхарад ушла домой и больше оттуда не выходила.

Шерон написала письмо отцу на следующее же утро после возвращения из Ньюпорта — и после того, как проспала двенадцать часов. Но еще не успели высохнуть чернила на ее письме, как он собственной персоной стоял на пороге дедовского дома. Она бросилась к нему, и он сжал ее в медвежьих объятиях, не обращая внимания на бабушку, которая тоже была на кухне.

Разумеется, потом он, сняв шляпу, поклонился Гвинет, но та удостоила его лишь кивком и тут же ушла к соседке, которая недавно разродилась первенцем.

Шерон с извиняющейся улыбкой посмотрела на отца, обняла его за шею и прижалась щекой к его плечу, а он ободряюще похлопал ее по спине. Ее до сих пор охватывала радость от одной только мысли о том, что у нее теперь есть отец, и хотя бабушка твердо стояла на своем, утверждая, что не может быть прощения его грехам, Шерон чувствовала себя с ним спокойной и защищенной, словно в его силах было снять с ее плеч всю тяжесть, которую обрушила на них жизнь.