Айлин Вульф - Лорд и леди Шервуда. Том 2

– Тогда поторопимся покормить меня, – смеясь, ответил Робин, увлекая Марианну вверх по улице, – а то я снова превращусь в разъяренного от голода леопарда.

Добравшись до площади, они пообедали пирожками, купленными у уличной торговки, выпили по кружке холодного молока и отправились бродить по шумной ярмарке. Марианна, отвыкнув от многолюдных городских площадей, с удовольствием рассматривала товары, выложенные на прилавки. Она давно уже довольствовалась в обиходе тремя простыми платьями, следя лишь за тем, чтобы они всегда были чистыми и опрятными и забыв, как постоянно чередовала богатые наряды во Фледстане. Но сейчас ее взгляд привычно подмечал изменения в моде по платьям и головным уборам горожанок.

Робин и Марианна полюбовались верховыми лошадьми, которых продавал торговец из Линкольна, и пришли к выводу, что равных по стати Воину и Колчану среди этих лошадей нет. Потом Марианна невольно остановилась возле лавки ювелира. Тот, вслух восхищаясь ее красотой, выкладывал перед Марианной на прилавок все новые и новые украшения, упрашивая ее примерить, а Робина полюбоваться, как оттеняют блеск ясных глаз Марианны, нежный цвет золотистой кожи и светлый шелк волос тонко сплетенные обручи, украшенные драгоценными камнями диадемы, как играют на тонких запястьях браслеты, как хороши становятся кольца, которыми ювелир унизал все пальцы Марианны. Но Робин лишь усмехался и скептично качал головой в ответ на каждый вопросительный взгляд ювелира.

Тогда тот тяжело вздохнул, немного помедлил и решительно снял с Марианны все украшения. Нырнув под прилавок, он достал шкатулку и поставил ее перед взыскательным спутником Марианны, понимая, что платить будет он, а значит, и угодить надо ему. Откинув крышку шкатулки, ювелир безмолвным жестом предложил Робину заглянуть внутрь. Робин посмотрел и, усмехнувшись уже с одобрением, достал из шкатулки два парных браслета, каждый шириной в половину ладони. Браслеты были сработаны из светлого золота, по которому рассыпались разной величины розово-красные турмалины, фиолетовые аметисты, желтые топазы и синие сапфиры. Браслеты были очень красивые и дорогие – явно не по карману даже зажиточным горожанам. Марианна примерила их, повертела руками, любуясь игрой разноцветных отблесков драгоценных камней и, вздохнув с сожалением, хотела снять и положить обратно в шкатулку. Но Робин, не сводивший с нее глаз, рассмеялся и остановил Марианну, щедро расплатившись с ювелиром.

Заметив, как она поежилась от внезапного порыва по-осеннему холодного ветра, Робин выбрал у суконщика шерстяной плащ, отороченный серым беличьим мехом, и набросил его на плечи Марианны.

– Ты слишком балуешь меня, милый! – сказала Марианна, до глубины души растроганная полученными подарками.

Она подняла руку, чтобы поправить волосы, и Робин перехватил ее и прижал тонкие пальцы Марианны к губам.

– Сердце мое! Я бы весь мир положил к твоим ногам, если бы он вдруг тебе понадобился! – признался Робин. – Мне доставляет бесконечное удовольствие баловать тебя! Никогда не лишай меня этой радости.

Устав от шума и толпы, Марианна увлекла Робину в собор, где было совершенно безлюдно: время обедни миновало, и прихожане поспешили покинуть храм и вернуться на праздничные улицы и площади. Робин и Марианна сели на дальнюю скамью ближе к дверям, и Марианна, молитвенно сложив руки, склонила голову.

– О чем ты молишься? – с улыбкой спросил Робин, залюбовавшись нежным лицом Марианны, которое стало таким трогательным в серьезной сосредоточенности.

Она обернулась к нему и, ничего не ответив, тихо рассмеялась. Не удержавшись, Робин привлек ее к себе.

– Если ты намерена причаститься, то вначале тебе надлежит исповедоваться, – прошептал он, дотрагиваясь поцелуями до ее лба. – Но ни один священник не выдержит твоих откровений, кроме отца Тука!

Марианна сцепила руки у него на шее, закрыла глаза и прошептала:

– Ты – мое причастие, ты – мой лорд, ты – мой исповедник!

Робин склонился к ее лицу, и Марианна замерла, тая в его объятиях от нежной ласки его теплых губ.

– Когда мы вернемся домой… – шепотом сказал Робин, на миг оторвавшись от губ Марианны.

– …ты уедешь проверять посты, – договорила она за него.

– Я попрошу Вилла или Джона! – улыбнулся Робин и снова прильнул к ее губам.

– Дети мои! – раздался за их спинами громкий голос, полный негодования и упрека. – Вы не забыли о том, что вы в храме Господнем?!

Они вскочили на ноги и обернулись. Перед ними, степенно сложив руки, стоял священник и смотрел на них строгим взглядом, неодобрительно покачивая головой. Марианна с испуганным возгласом спрятала лицо на груди Робина. Его руки сжали ее плечи, успокаивая Марианну, а в глазах Робина, устремленных на священника, зажегся настороженный огонек. Священник же молча смотрел на них, в душе уже не сердясь, а любуясь их красотой, молодостью и влюбленностью друг в друга и печалясь при мысли о времени, которое делает все земное преходящим, а значит, не минует и эту пару. Он даже улыбнулся, когда заметил, как из-под руки Робина появился уголок глаза Марианны – опасливого и любопытного. Священник поднял руку и благословил Робина и Марианну.

– Храни вас Бог, дети мои! Берегите друг друга и идите с миром!

Они вернулись на площадь, где началось представление бродячих артистов. В нем то и дело проскальзывали коротенькие сценки, изображавшие в карикатурном виде жизнь знати Ноттингемшира и доставлявшие зрителям особенное удовольствие.

Когда в представлении наступил перерыв, на помост поднялся певец в зеленом плаще с лютней в руках. Цвет плаща был воспринят зрителями как неслыханная смелость, и певца заранее наградили рукоплесканиями, догадавшись, что он собирается петь баллады о вольном Шервуде, запрещенные шерифом, но все равно не умолкавшие в народе, а то и в кружке знатной молодежи.

Для слуха простого и честного люда

Я песни сегодня пою!

О гордом и смелом лорде Шервуда

Послушайте песню мою!

Голос певца тут же заглушил радостный гомон: он оправдал ожидания слушателей, которые приветствовали упоминание о всеобщем герое и защитнике. А сам Робин сейчас стоял в плотном окружении своих почитателей, но неузнанный ими, обняв за плечи любимую и невольно усмехаясь. И певцу, и всем, кто его слушал, было хорошо известно, как сурово обходился шериф с теми, кто нарушал запрет на песни, восхвалявшие вольных стрелков, и особенно лорда Шервуда. Но всем было так же хорошо известно, как мало соблюдались эти запреты. Бродячий певец знал, что рискует свободой и даже самой жизнью, и все равно осмелился во всеуслышание произнести и восславить имя того, кто в Средних землях для всех олицетворял защиту от зла и справедливость. Одно только имя лорда Шервуда, облетая слушателей, оказывало на них чудесное воздействие. Плечи распрямлялись, мускулы наливались силой, глаза загорались дерзостью и отвагой.