Джо Беверли - Властелин моего сердца

Вильгельм щедро одарил властью и захваченными землями тех, кто сражался за него. Гай получил отличное имение Роллстон и обширные территории возле уэльской границы. Некоторые знатные лорды должны были остаться, чтобы послужить основой нового королевства. Большинство же стремились поскорее вернуться в свои владения, пока какие-нибудь авантюристы не покусились на их имущество или жен. Постоянно оставались в Англии – в расчете получить за военную службу землю и другую добычу – главным образом младшие сыновья дворянских семей, а также наемники, возводя в пограничных областях страны новые замки и создавая подчиненные Вильгельму марки. [4]

Здесь не было места Эмери, уже терзавшемуся тем, что хранил верность Вильгельму. За несколько месяцев он ожесточился, погрубел, стал упрямым и несговорчивым. Конечно, он был тяжело ранен в битве и находился на волосок от смерти…

– Нет.

Это слово, подобно бомбе, взорвалось в мертвой тишине маленькой комнаты. Первый раз в жизни Эмери так дерзко возразил отцу.

Граф отвернулся, не обращая внимания на протест, словно он никогда и не был высказан.

– Завтра мы отправляемся на побережье, – сказал он оживленно. – В Нормандии будет много работы, поскольку Вильгельму придется подолгу отсутствовать. Ты мне нужен в замке Гайяр, пока я стану помогать герцогине с государственными делами.

Граф оглянулся. Эмери был бледен и очень напряжен. Сын оставался таким со времени решающей битвы. Сразу после Сенлака, обессиленный, страдающий от боли и смятения, он горько рыдал в объятиях отца. Когда же поправился, то дважды отчаянно, до бесчувствия, напивался. Хоть рана и заживала, это не вернуло ему прежнего здоровья и душевного равновесия. Поэтому Гай стремился поскорее увезти его из Англии домой, в Нормандию, к Лусии.

– Роджер может помочь тебе с Гайяром.

– Я оставляю Роджера присматривать за Роллстоном.

Это вызвало взрыв возмущения.

– Роджера?! Да разве он отличит овцу от волка?

– А зачем ему это нужно? Он будет поддерживать порядок.

– Силой оружия? Он разорит имение!

– Всю Англию удерживают силой оружия, – возразил Гай. – Ты нужен мне дома.

Эмери замолчал и отвернулся. Он потянулся рукой к левому плечу, все еще перевязанному, потому что глубокая рана от удара боевым топором еще не полностью зажила. Ему повезло, что он совсем не лишился руки, а то и жизни. Юноша выглянул наружу сквозь узкое окно, под которым виднелись тростниковые крыши лондонских домов.

– Мой дом здесь.

– Клянусь Богом, нет! – проревел Гай, дав волю своему страху и ярости.

Он подтолкнул Эмери к стене.

– Ты нормандец!

Глаза Эмери вспыхнули.

– У меня есть еще и мать!

Он попытался вырваться из рук отца. Гай без колебания теснил его влево, пока Эмери, едва переводя дух, не перестал сопротивляться.

– Ты нормандец, – спокойно произнес Гай в нескольких дюймах от лица сына. – Повтори.

– Я нормандец, – выпалил в ответ Эмери. – Другое дело, горжусь ли я этим. – Он глубоко вздохнул. – Король избрал своим местопребыванием Англию, отец, а он, конечно же, истинный нормандец. Пусть даже он заявляет, что в его жилах течет английская кровь.

Гнев и ужас охватили Гая.

– Это государственная измена, ты… – Он шарахнул Эмери о стену.

Эмери вскрикнул от боли.

Гай заставил себя отпустить сына, чтобы не покалечить его. Притязания Вильгельма на английский трон основывались на его заявлении о кровном родстве с английскими королями Этельредом и Кнутом через его бабку Эмму. Хотя она и была всего лишь вдовой обоих королей и не могла передать королевскую кровь внуку, этот вопрос не дозволялось обсуждать никому, даже Эмери, любимому крестнику Вильгельма.

Что сказала бы Лусия, узнай она, что Гай рискнул потревожить заживающую рану сына, чтобы утвердить свою волю? Уж точно ничего приятного. Но Лусия была слишком мягкой и доброй, чтобы достойно воспитать нормандца. Теперь, когда он перестал нянчиться с мальчишкой, как наседка, жизнь едва теплится в нем.

Граф обернулся:

– Я не потерплю, чтобы мой сын стал предателем!

– Ради всего святого, – закричал в ответ Эмери, – я убивал за короля, как подобает доброму нормандскому вассалу! Англичане поднялись, чтобы дать отпор захватчикам, и я вонзал в них свое копье, отсекал им руки и головы… – Он стиснул зубы и дышал глубоко и прерывисто, словно только что примчался прямо с поля той битвы.

– И тебе это понравилось, не так ли? – со злостью спросил Гай, вплотную подойдя к сыну. – Вошел во вкус охоты на крестьян? Почему же еще ты желаешь остаться здесь, ну?

Граф успел удержать занесенный над ним кулак сына, но только и всего. Эмери был теперь высоким и сильным. Сжимая запястье юноши, Гай с трудом сдерживал сына, тогда как совсем недавно он побеждал – или ему позволяли это. Ни один из них не включил в игру вторую руку, помня о раненом плече Эмери. Мускулистой руке отца не удалось преодолеть сопротивление руки сына. Они зашли в тупик. Их силы оказались равны. Оба вынуждены были признать это.

Эмери глубоко вздохнул и расслабился. Щеки его слегка окрасились, в глазах мелькнул веселый огонек.

– Можешь отпустить меня, отец, – сказал он спокойно. – Извини.

Гай осторожно освободил сына, облегчив боль в своих натруженных пальцах. Эмери отодвинулся, рассеянно потирая сдавленное запястье.

– Я был бы счастлив никогда больше не видеть обнаженного меча, – тихо сказал юноша. – Но мне не избежать этого. Если я останусь здесь, возможно, мне удастся помочь.

– Помочь? Кому? Герварду?

Гай боялся, что Эмери примкнет к наставнику его отроческих лет. Герварда Мерсийского не было в Англии во время решающей битвы, но прошел слух, что он вернулся и поклялся сбросить нормандцев в море.

Эмери удивленно обернулся:

– Нет.

– Ты не собираешься помогать ему в его противостоянии Вильгельму?

Эмери горько рассмеялся:

– После всего, через что мне пришлось пройти, ты думаешь, что теперь я стану предателем?

– Тогда кому? – спросил Гай, искренне озадаченный. – Кому ты собираешься помочь? Вильгельму?

Эмери отошел от окна и стал взволнованно ходить по комнате.

– Народу, – сказал он наконец. – Мне кажется, я смогу помочь английскому народу приспособиться к новым условиям. В этой прекрасной стране есть очень много хорошего. Грешно равнодушно смотреть, как все это сгинет под подошвой военного сапога. Я понимаю обе стороны. Англичане считают нормандцев варварами. Для нормандцев же английские обычаи – вздорные причуды.

– И чье же мнение ты собираешься изменить? – раздраженно спросил Гай.

Грустная улыбка промелькнула на губах Эмери.

– И тех и других, полагаю.

Гаю хотелось прервать сына, сказав: «Единственное, в чем они будут согласны, так это в желании разорвать тебя на мелкие куски». Но эта улыбка обезоружила его.