Дженнифер Блейк - Обнимай и властвуй [Черное кружево]

Незадолго до обеда курьер принес Моргану пакет с плотно исписанными листами бумаги, а также записку с указаниями и вопросами, занимавшими целых три страницы. По всей видимости, заместитель командующего испанской оккупационной армии был действительно незаменимым человеком и мог позволить себе отсутствовать на службе только в течение строго определенного времени.

Быстро пробежав взглядом бумага, Морган отбросил их в сторону. Однако вечером, после обеда, он все же выбрался из постели, надел бриджи и разложил бумаги в кабинете на столе. Фелиситэ некоторое время через открытую дверь наблюдала, как он при колеблющемся свете свечей стремительно водил пером по пергаментным листкам. Иногда Морган откидывался на стуле, проверяя написанное, наморщив губы или запустив пальцы в волосы. При этом он хмурился, стараясь сосредоточиться, чтобы принять решение. Казалось, Морган настолько углубился в работу, что забыл обо всем, что его окружало. Впрочем, время от времени он устремлял взгляд зеленых глаз в сторону кровати, украдкой рассматривая очертания тела Фелиситэ под белой простыней.

Девушкой потихоньку овладевало нетерпение. Она испытывала какое-то странное чувство, сидя в ожидании на постели. В доме воцарилась тишина. Ашанти и остальные слуги обедали на кухне. За окнами уже давно стемнело, такой поздний обед являлся одной из традиций этих субтропических мест, где настоящий аппетит приходил только вместе с вечерней прохладой. До восхода луны оставалось не так уж много времени.

Спустившись с кровати, Фелиситэ накинула халат, вышла из спальни и направилась в свою комнату на противоположной стороне гостиной. Там она взяла с туалетного столика гребень, стараясь хоть немного расчесать спутанную массу волос. Налив в большую чашку воды из висящего на стене умывальника, Фелиситэ ополоснула лицо и шею, чтобы освежиться, после чего быстро налила в чашку еще воды и обтерла влажной губкой все тело. Она мылась утром, прежде чем Морган затащил ее в постель, однако ей всегда нравилось ощущение свежести.

Осыпав тело пахнущей сиренью пудрой из кукурузного крахмала, девушка достала из шкафа чистую ночную рубашку из льняной ткани, с наслаждением ощутив, как мягкая материя прикасается к телу. В то же время, прикрыв наготу чистой рубашкой и халатом, она уже не чувствовала себя такой уязвимой.

Фелиситэ вновь взяла гребень, стараясь представить, как поступит Морган, если она заплетет на ночь длинные пряди волос в косу. В эту минуту с улицы до ее слуха донеслись звуки гитарных струн. Негромкая, но настойчивая и несколько меланхоличная музыка постепенно приближалась. Пока Фелиситэ прислушивалась, музыкант остановился рядом с домом и запел мягким чистым баритоном старинную испанскую серенаду.

Хуан Себастьян Унсага. Этот голос мог принадлежать только ему. Фелиситэ сразу сделалось неловко, ее охватил страх и какая-то непонятная печаль. Ей не было дела до этого испанского офицера, однако его настойчивость и желание открыть перед ней свои чувства, выражая их открыто, показались девушке очень трогательными. Он наверняка не знал о том, что ее положение теперь изменилось, иначе он бы просто не пришел сюда. Конечно, вскоре Себастьяну все станет известно, такие вещи невозможно скрыть в небольшом обществе, отношения членов которого столь тесно переплелись. Как ей следует поступить сейчас?

Отложив гребень, Фелиситэ быстро вышла из комнаты, так что полы халата и его капюшон колыхались в такт шагам. Прежде чем открыть балконные двери, она задержалась, взглянув в сторону кабинета. Оттуда не доносилось ни звука. Возможно, Морган не слышал серенады или, услышав ее, решил, что она предназначена не той, кто живет в доме Лафарга. Иначе просто быть не могло.

Дело не в том, что Морган имел право возражать, такая мысль сейчас даже не приходила ей в голову. Однако Фелиситэ не желала никаких конфликтов, ей не хотелось привлекать излишнее внимание к ее дому и новому постояльцу, который в нем поселился. Лучше всего было просто не замечать стоявшего внизу человека. Пусть он допоет песню до конца и уходит, убедившись, что серенада не нашла отклика ни у кого из тех, кто здесь живет.

Единственный недостаток такого решения заключался в том, что Хуан Себастьян Унсага не собирался заканчивать представление. Едва отзвучала одна песня, как его проворные пальцы начали извлекать из гитары новую мелодию. Музыка растеклась по улице, проникая в двери домов, распахнутые, чтобы их обитатели могли насладиться прохладным вечерним ветерком. Фелиситэ не сомневалась, что Себастьян не мог видеть ее там, где она сейчас стояла. Тем не менее он как будто чувствовал ее присутствие, судя по тому, какая глубокая тоска звучала в его голосе. Он действовал на воображение девушки, побуждая ее выйти на балкон и принять это выражение восхищения, хотя сама она понимала, что эта покорная мольба была всего лишь порождением ночи и искусной музыки, не более того.

Негромкий звук, раздавшийся сзади, заставил Фелиситэ обернуться. Морган стоял, скрестив руки на груди, устремив пронзительный взгляд зеленых глаз туда, где она укрывалась в тени портьер. Наконец он спросил тоном, полным едкого сарказма:

— И долго еще будет продолжаться этот кошачий концерт?

— Я… я не знаю.

— Зато я знаю, — процедил он и прошел мимо нее на балкон.

— Не надо! — закричала Фелиситэ, бросившись следом и пытаясь схватить его за руку, чтобы увести обратно. Но было поздно. На них упал серебристо-белый свет полной луны, только что поднявшейся над городскими крышами.

— Фелиситэ, — прошептал Хуан Себастьян, увидев ее в белом ночном одеянии, показавшемся ему светящимся, с золотистыми волосами, рассыпавшимися по плечам, — как вы прекрасны…

Он осекся, заметив темный силуэт стоявшего рядом мужчины. Несколько долгих секунд никто из них не произнес ни слова и не сдвинулся с места.

Наконец Морган сделал шаг вперед и оперся на перила.

— Так что же, Баст?

— Я… я не знал. Я не мог даже представить… — Удивленное выражение на поднятом вверх лице испанца быстро сменилось смущенным разочарованием. Картина, открывшаяся его глазам, была достойна осуждения. Благородный мужчина не станет снимать камзол, а тем более жилет и рубашку в присутствии дамы, если они не находятся в близких отношениях. И несмотря на то, что дамы французского двора и высшего света принимали визитеров как мужского, так и женского пола, находясь в дезабилье и наслаждаясь сплетнями, в то время как их одевали служанки, такое развлечение подходило лишь замужним женщинам, но не молоденьким девушкам, тем более ночью. Появившись в таком виде, они в открытую заявили о существующей между ними связи.