Роберта Джеллис - Пламя зимы

Наш строй держался, и Честер, как раз перед тем как его лошадь прокололи, сдвинулся в сторону сильно накренившись в седле, чтобы попытаться ударить своим копьем. А затем все смешалось: кричащие, вопящие от ужаса люди и ржущие, рвущиеся лошади. Я отвернулся: я никогда не мог выносить вида раненых лошадей. Я взглянул на короля, который неотрывно и напряженно смотрел направо, где Ипрс почти полным галопом вывел свой отряд против пестрой толпы Уелша. Они были смертоносны как стрелки, но недисциплинированны, чтобы стоять и принимать удар, и Ипрс намеревался рассеять их прежде, чем они смогут начать стрелять или обойдут вокруг фланга нашу пехоту, чтобы применить свои длинные ножи.

Они рассеялись, и король засмеялся и взмахнул огромным позолоченным боевым топором, который подарили ему жители Линкольна. Я услышал приказы Честера, и конный отряд начал собираться и поскакал поперек нашего фронта на помощь Уелшу. Несколько рядов последовали за ним, но немногие из жителей имели арбалеты, а у наших оруженосцев не было времени перезарядиться, так как когда всадники внезапно уехали с фронта, тут же пришла пехота. Я вытащил свой меч и чуть не ударил сэра Илберта де Лейси, который был рядом со мной, когда услышал, как Стефан закричал от боли. Вне себя я оглянулся, чтобы найти причину. Этот крик боли был вызван не физическим ударом. Я мгновенно все понял, когда увидел стремглав скачущего Валерана и его людей, бегущих в беспорядке, так как их атаковал Роберт Глостер.

Я уже все знал. Даже когда первая волна пехоты достигла нас, и король бросился вперед, размахивая своим топором, я знал, что битва проиграна. Мы долго сражались. Не знаю, сколько людей бессмысленно погибло. Король убивал, пока земля перед ним не была устлана телами, пока большой топор не сломался в его руке, а я не подпрыгнул сзади него и не отсек руку человека, который громко кричал от радости, думая, что нашел легкую, безоружную жертву. Он упал, а перед нами появились еще двое. Я нанес одному удар своим щитом и резанул другого, попав ему в бедро. Я не думаю, что мое оружие прошло сквозь кожаную куртку под доспехами, но он споткнулся о лежащее тело и Фиц Гилберт добил его.

Меня бы уже не было среди живых, так как мой щит упал, но Стефан успел выхватить свой меч и разрубить голову врага пополам. И все же я получил ушиб плеча, несмотря на то, что удар был нанесен рукой уже мертвого человека. Король убил и другого, протолкнув его мимо меня, так что я смог перевести дух, и в этот момент я услышал торжествующие крики и оглянулся на запад вопреки всему надеясь, что увижу возвращающегося Ипрса. Но это был не Ипрс, а Честер и его люди, которые снова напали на наш строй. Строй был уже сломан, но это не имело ничего общего с паникой – я всегда был уверен в храбрости горожан, – просто в такой рубке с вражеской пехотой сохранить сплошную линию было невозможно. Поэтому нас оттеснили назад, снова на небольшой холм, где мы стояли с самого начала битвы с надеждами на успех, и каждая пядь земли вокруг нашего отряда была покрыта мертвыми и умирающими. Король еще сражался и до тех пор, пока сражался он, можно было быть уверенными, что будут сражаться насмерть и наши люди. Кэмвилла и Лейси оттащило прочь от нас. Позади меня был теперь Гильберт де Гант. Бедный парень! Он был простым оруженосцем и слишком молод, чтобы попадать в такую безнадежную группу. Он с трудом стоял на ногах, но его храбрость была не сломлена и он своим щитом оттолкнул нападавшего так, что мне удалось перерезать тому горло. Человек упал, и Гильберт споткнулся о него. Я отступил назад, давая ему место подняться, но получил сильный удар сзади и повалился вперед. Гильберт ухватился за мои ноги; я полуобернулся в падении и увидел, что причиной удара был король. Его шлем свалился, а лицо было все в крови. Он тоже падал. Я, действуя машинально, оттолкнул мертвеца и отвел свой щит как можно дальше, стремясь вплотную прижаться к Стефану. Он навалился на меня затруднив мне дыхание и мир померк в глазах, так как я ударился со всего маха головой о землю. И все же мне удалось прикрыть короля своим щитом поперек тела.

– Здесь!

Это был тоненький голосок где-то далеко в кружащейся темноте.

– Здесь! Я взял короля.

В Солсбери в церкви я увидела Бруно раньше, чем он меня, и было достаточно времени, пока длились эти нескончаемые похороны, чтобы подумать, как его встретить. Не то, чтобы я не думала об этом с тех пор, как мы расстались, но теперь, когда его сильная спина и темные вьющиеся волосы то и дело попадали в поле моего зрения, эти мысли все больше волновали меня. Когда он предпочел участие в сражении, моим проводам к королеве, хотя требовалось всего несколько дней, то, естественно, возникал вопрос, а так ли уж сильно мое влияние. Бели я не могу заставить его подчиниться в таком малом деле, как же смогу сделать это в большом?

Но увидев Бруно, вдруг поняла, что и не пыталась подчинить его. Я налетела на него в гневе, грубо браня, будто трактирщица. Подобная тактика оправдывает себя, когда имеешь дело со слугой. Помню, еще мама бивала меня, если я начинала злиться, и приговаривала, что делает это для моей же пользы. За подобную провинность от папы меня ждало бы наказание посильнее. Но Бруно не ударил меня. И тут мне открылось: муж не презирал меня и не сердился только потому, что настоял на своем. Он мог бы побить меня, если бы тогда остался. И все же он был несправедлив и эгоистичен, а значит мне не следует сейчас говорить, что сожалею и прошу прощения.

Впрочем, в этом не было нужды. Лицо Бруно, когда он увидел меня в группе женщин, двигавшихся вместе в королевой навстречу королю, заставило забыть всю обиду и гнев, которые терзали прежде. Страдание, читаемое на его лице, подсказало: мои страхи необоснованны. Попроси я у него луну с неба, он бы достал и ее. Ничего не спросив, я просто подала ему руку, когда мы сблизились, и была вознаграждена многократно за этот жест повиновения радостью, омолодившей его лет на десять. Теперь он выглядел как мальчишка, сокровенное желание которого исполнилось. Мы никогда больше не упоминали о ссоре, но у меня была возможность отчитать его, и я позволила себе несколько вспышек раздражения. Этот дурачок ходил на сломанной ноге и даже без палки, способной снизить нагрузку и облегчить страдание. Несомненно, мука на его лице была в большей степени вызвана именно болью, но отступать уже было поздно: что сделано, то сделано. Кроме того, сломанная нога позволила мне выхлопотать отпуск для него у короля и для себя у королевы, и у нас было восемь приятных, тихих дней так необходимых Бруно.

Его тревожило что-то еще, помимо нашей ссоры. Ради меня он старался придать лицу беззаботное выражение. Мне же хотелось понять причину его опасений и помочь, но мои старания дали прямо противоположный результат. Было жаль что муж не хочет разделить со мной свое бремя, покрайней мере, он не делал из меня дуру, которую только гладят по головке, как это практиковал папа. Сначала я сильно беспокоилась, потому что он рассказал мне откровенно о подрыве веры в королевстве, вызванном свержением Солсбери, а тот был самым большим страхом королевы. Я понимала, что если это так сильно тревожит Бруно, то действительно могло быть опасным. Однако, когда минула неделя, которую он провел не выходя из комнаты и стал выглядеть значительно бодрее, подумалось, не имела ли его тревога больше отношения к нашей ссоре, чем к проблемам короля.