Роберта Джеллис - Пламя зимы

Мой отец, сэр Малькольм Улльский, не был уроженцем Улля. Он был вассалом Дункана, старшего сына короля Малькольма Шотландского. Когда Малькольма убили, а его брат, Дональд Бэн, пришел к власти, Дункан спасся бегством в Англию и мой отец вместе с ним. Папа узнал о связях норманнов со двором короля Уильяма Руфуса и вместе с Дунканом прискакал назад в Шотландию, где при поддержке английского короля Дункан свергнул своего дядю с трона. Однако менее чем через год Дункана тоже убили, и мой отец спас свою жизнь бегством к кузену своей матери, который владел землями Улль. Спустя три года Эдгар, единокровный брат Дункана, свергнул с трона Дональда Бэна, но, хотя папа любил Шотландию и еще считал себя шотландцем, он не видел причин возвращаться туда. Будучи младшим сыном в большой семье, он понимал, что ему не на что претендовать из наследства. Вряд ли Эдгар, сын Малькольма от второй жены, мог что-либо предложить человеку своего брата, когда у него было так много собственных вассалов, которым следовало воздать должное. И папа сделал местом своего пребывания Улль. Кузен был ленивым, распутным человеком и охотно предоставил отцу управление поместьем. Не имея наследников и никого на примете, он был вполне доволен тем, что папа, если сможет, после его смерти будет управлять этими землями.

Мама не знала точно, когда умер папин кузен, но в 1104 году, когда Генрих, в течение четырех лет бывший королем Англии, поехал в путешествие по стране, чтобы принять присягу от тех подданных, кто еще не присягнул ему, папа уже управлял Уллем. В то время король Генрих не имел той абсолютной власти, которую он приобрел над подданными в более поздние годы, и ему еще необходимо было прислушиваться к мнению своих баронов. А поскольку папины соседи были им довольны, король Генрих решил не прогонять папу из Улля, несмотря на то, что он был шотландцем по происхождению и не имел настоящих прав на поместье. И все же король Генрих не доверял папе. Впрочем, как я слышала, он вообще не очень-то доверял кому бы то ни было, но папе доверял еще меньше из-за его шотландского происхождения и сохранившейся любви к этой стране.

Все сомнения короля были решены при посредстве мамы. Ее отец полностью зависел от королевского благоволения, и маме велели выйти замуж за папу и следить, не будет ли признаков измены с его стороны. Если она пошлет донесение, то ее вознаградят: ее детей утвердят в правах на поместье, будут оказаны и другие знаки внимания от короля. Если же она не пришлет донесения, то не только сама вместе с детьми разделит судьбу ее мужа, но и все ее близкие – отец, мать, братья, сестры – будут также либо лишены зрения, либо казнены, либо подвергнуты ссылке.

Помню, как я запротестовала против такой омерзительной миссии и сказала, что никогда бы не согласилась шпионить за человеком, с которым соединена в супружестве. Болезнь так иссушила мамины тело и лицо, что ее глаза стали неестественно огромными, и сейчас, хотя она и смеялась над моим детским протестом, в них мрачно сверкнули слезы.

– У женщины нет выбора, – сказала она. – Разве могу я выхватить меч и оставить свой дом, чтобы идти собственным путем? Мой отец избил бы меня до смерти, если бы я противопоставила свою волю королевской.

– Есть монастыри… – начала я. Она снова грустно рассмеялась.

– Мало кто возьмет туда женщину против воли короля и воли ее семьи. Но даже будь я мужчиной, я все равно была бы вынуждена повиноваться. Мой отказ мог навлечь бедствия на всю мою семью. Как мог бы король доверять моему отцу владеть землями и отдавать приказы, если этот человек не может добиться послушания в собственной семье? – А почему же папа согласился? – воскликнула я, так как была тогда еще достаточно юной и думала, что мой отец сильнее и умнее всех на свете и не станет подчиняться чьей-либо воле.

– Он не имел прав на Улль, – ответила мать. – У него было не больше выбора, чем у меня, так как, если бы он отказался от такой просьбы, никто не упрекнул бы короля Генриха за нежелание сделать его своим вассалом.

Итак, в обмен за грамоту на свои земли папа должен был согласиться жениться на маме. Сказал ли в действительности король Генрих об этом моему отцу, мама не знала, но папа был неглуп и сам догадался.

Я долго не понимала, пока уже не стало слишком поздно, что мама была жертвой двух умных людей. Через несколько лет после того, как мама рассказала мне свою историю, папа тоже поведал мне ее. При этом он посмеивался, – я думаю, не над муками моей матери. Папа не был чудовищем, и, возможно, даже страдал оттого, что никогда не мог позволить себе показать маме свою любовь и заставить ее забыть о своем предназначении. А смеялся он над королем Генрихом, потому что король не разглядел ловушки, которую расставил сам себе. Обещание, данное матери, что, если она пошлет донесение о любой измене, замышляемой мужем, земли достанутся их детям, давало отцу, говорил он, свободу поступать как ему заблагорассудится. При любом недоразумении между Англией и Шотландией, если бы он почувствовал, что его честь требует от него быть вместе с шотландцами, отец собирался сказать матери, чтобы она посылала донесение, которое гарантирует ей и детям защиту от возмездия.

Случилось так, что этого не понадобилось. Все годы правления короля Генриха между Шотландией и Англией был мир. Я не учитываю, конечно, налетов разбойников и равнинных помещиков, которые пытались пополнить свое жалкое состояние добычей из Англии. Естественно, папа, как и другие землевладельцы, бил захватчиков с одинаковой суровостью, будь то шотландцы, или англичане, или кто-нибудь еще. К тому же большинство захватчиков занимали земли на западе, где, я знаю, почва была плодороднее. Поэтому никогда у мамы не было повода разрываться между верностью мужу и страхом перед королем.

В то время, когда мама рассказывала мне обо всем этом, я, конечно, не знала, почему отец всегда старался помнить о цели их женитьбы. Я думала, что это неправильно, но по многим причинам никогда не говорила с ним на эту тему. Важнее всего то, что, когда он увидел, что мама умирает, он смягчился и стал с ней ласковее. Я боялась тогда упрекать его за прежнюю холодность, чтобы он не сердился на маму за разговор со мной о ее долгих страданиях и не отнимал то тепло, которое наконец-то дал ей. Были также и другие причины. Я обожала отца и мне было тяжело, даже ради умирающей мамы, заставлять его страдать или сердиться. Кроме того, у меня было слишком мало времени и сил, чтобы обращать на что-нибудь внимание, так как мама ослабела, и все больше и больше домашних забот ложилось на мои плечи. Мне было всего тринадцать, и из страха какой-либо ошибки, которая навлекла бы на меня презрение слуг и вызвала их непослушание, я многое делала сама или по десять раз обдумывала каждое приказание, прежде чем осмеливалась отдать его.