Роберта Джеллис - Пламя зимы

– Не по моему приказу. Я еще разузнаю обо всем, но мне кажется, что эти суммы шли прямо в его карман.

– Раздающего милостыню? – От удивления я вытаращила глаза. Я не могла этому поверить.

– Нет, – сказал Мод, – попик, – Но почему же раздающий милостыню так волновался? Я чувствовала это, ибо злилась на его оскорбления и была очень внимательна.

– Просто попик – его протеже, возможно, даже сын. О его проделках раздающий милостыню знал, однако закрыл на это глаза. И я тут практически бессильна, так как только церковь может судить своих преступников.

– Но вы, конечно, в силах отстранить раздающего милостыню от службы. Зачем вам терпеть…

– Хватит! – Королева почти кричала. Она словно только что поняла, что сказала больше, чем намеривалась. Некоторое время Мод сидела не двигаясь, руки ее покоились на пергаментах, глаза смотрели прямо перед собой, но королева, казалось, меня не видела. Затем она медленно сказала:

– Королева не так свободна, как обыкновенный барон. Раздающий милостыню приходится двоюродным братом епископу Солсберийскому, королевскому канцлеру, и был рекомендован мне им. Обидеть епископа Солсбери таким пустяком, как заявить о нечестности кузена, было бы очень глупо.

После многозначительной паузы Мод добавила:

– Поэтому ты ничего никому не скажешь.

– Слушаюсь, мадам, – выдохнула я, досадуя, что мое стремление разрушить подозрения о моей неспособности вести дела, привело меня к получению сведений, о которых я вовсе не хотела знать.

– Я не сержусь, Мелюзина, – успокоила меня королева. Суровая линия ее рта постепенно смягчилась. – Хорошо, что ты заметила эту странность, и очень правильно, что пришла поговорить со мной наедине. Если когда-либо встретишь еще какую-нибудь странность, заходи снова. Сейчас ты свободна.

Я потянулась к бумагам, но королева покачала головой. Она улыбнулась, когда я присела в реверансе – видимо, чтобы ободрить меня, – но, по-моему, я попала между молотом и наковальней. Я одинаково не люблю ни сплетников, ни обманщиков, но приходится наушничать, если не можешь стерпеть обмана. Еще хуже было то, что кажущийся пустяк – священник взял несколько шиллингов – обнаружил глубокие корни, ведущие к высоким особам.

Словно специально для того, чтобы сделать этот неважно начавшийся день еще более гнусным, сразу после завтрака, который я съела без аппетита, Эдна принесла мне записку от Бруно с извещением, что его не будет в Вестминстере. Бруно оставил Фечина на случай, если мне понадобится сопровождение, и рассчитывал вернуться в канун Крещения. Хотя и не был в этом уверен. И наконец, в довершение моих бед, из рук той же Эдны я получила вызов к казначею.

В спальне королевы казначей бросил пригоршню расчетных бирок на стол и поручил мне заняться их регистрацией. Конечно, это была дополнительная работа, но я не обиделась и даже получила небольшое удовольствие, не нажив себе еще одного врага, когда один из его молоденьких секретарей принес еще несколько бирок. (Я как раз заостряла перо. Старое было сломано, когда я отделяла чертой прежние записи от новых, над которыми красовалось мое имя.) Он, казалось, был очень удивлен, узрев в роли писца женщину, – скорее позабавлен, чем растерян, – и начал объяснять значение рубок на этих бирках ради удовольствия увидеть меня пишущей. Я думаю, с таким же удовольствием он смотрел бы на собаку, пляшущую на задних лапах. Позднее, когда казначей вернулся, чтобы удостовериться в моей некомпетентности, он увидел чистую, аккуратную работу и был достаточно порядочен, чтобы похвалить меня. Правда, прощаясь, он все еще качал головой, считая мой успех чудом. Эта маленькая победа подняла настроение, и я заметила, что некоторые придворные дамы, да и сама королева были явно не в духе. Обычно королева была доброй госпожой, достаточно умной или, может быть (я еще не знала хорошо), достаточно добродушной, чтобы не обращаться плохо со слугами. Но в тот день я слышала не одну жалобу шепотом о чрезмерных требованиях и резких словах, и Эдна рассказала, когда одевала меня для банкета, будто одна из молодых горничных, обслуживающих умывание вчера вечером, после того, как король уехал, подсмотрела, что королева кричала на старшую служанку и даже дала ей пощечину. Этот факт заставил меня снова задуматься, только ли работа, за которую я так нехотя взялась является единственной причиной моего беспокойства и страха, или же на меня действовали и флюиды, излучаемые от окружающего общества.

Ответ на этот вопрос я получила в ночь, последовавшую, как всегда, за вечером. Королева удалилась в свою спальню, а я с грустью разрешила Эдне уложить обратно в сундук роскошную красную ночную сорочку, сшитую мною для Бруно. Ткань на нее, а также серебряные и золотые нитки дала мне Одрис. Хотя большая часть работы была выполнена в Джернейве, мне все-таки нужно было еще немного ее дошить и вышить узоры. Для этого мне пришлось использовать каждую свободную минуту, которую я могла урвать и в Улле, и в дороге.

И вот, подходил к концу канун Крещения и я уже потеряла всякую надежду, что Бруно вернется, когда в дверь внизу постучали. Через минуту вышел брюзгливый привратник и предложил мне следовать за ним к ожидавшему меня мужу.

Я не помню, поблагодарила ли его. Я даже забыла о сорочке, которую Эдна до сих пор держала в руках. Просто чудом следует считать то, что я догадалась схватить с сундука плащ, прежде чем бросилась к выходу. Я даже не остановилась у дверей, чтобы спросить Бруно, хочет ли он войти, а просто упала в его объятия не заботясь о возможной неприглядности своего поведения. Бруно горячо поцеловал меня, но затем поднял голову и рассмеялся:

– Чувствую, мне не придется просить прощение за то, что я все приготовил. – Он еще крепче прижал меня к себе, будто не замечая, как я начала отстраняться.

– Какое прощение? Что ты сделал? – Я не узнала свой голос, таким тонким он стал от ревности, сковавшей мне горло.

Бруно, казалось, не заметил и этого и засмеялся снова:

– Я нашел комнату на ночь для нас, но она находится в том самом публичном доме, где спят наши люди.

Один из слуг держал рядом факел. Я смотрела на веселое лицо Бруно и знала, что он, в свою очередь, видит мое, которое, конечно, не было таким веселым. Я даже не уверена, понял ли он, что я рассердилась; может он вообразил, будто я потрясена радостью, ибо продолжал так же весело:

– Ну-ну, Мелюзина никто и не думает, что ты хочешь женщину. Да и я не буду жаловаться, если ты соединишься с мужчиной, который приведет тебя туда.

– Ты считаешь, что это подходящее для меня место? – закричала я, вырываясь из его рук.

Наступило недолгое молчание, потом Бруно сказал:

– Это неподходящее место для любой женщины, но у некоторых нет и такого выбора. – Он больше не смеялся. – Я позабочусь о том, чтобы дорога была свободна, и нам никто не встретился.