Джейн Фэйзер - Почти невеста

Арабелла кивнула, задумавшись, что могут означать слова «как следует». Возможно, в это определение входило и понятие «ущипнуть».

– А что, если они раскупят все и мне не с чем будет идти в тюрьму?

– Под тряпкой будет еще один ряд булочек. Вы скажете тюремщикам, что они вчерашние. Если вы сумеете сыграть правдоподобно, они не захотят их покупать и позволят нам войти внутрь, чтобы продать свой товар менее привередливым покупателям.

Теперь Арабелла расслышала в ее голосе горечь и поняла, что она имела в виду тех, кто погибал от голода. Джек поставил на стол чашу с вином.

– Я еще не дал своего согласия, – сказал он.

– В таком случае удались и обсуди все это с женой, – сказала Тереза. – На чердаке, где держат яблоки, есть постель… Там вы почувствуете себя в относительном уединении.

Послышался гул одобрения. Джек встал.

– Пойдем, – сказал он.

Арабелла повернулась на скамье и тоже поднялась:

– Благодарю за ужин. Он был изысканным.

– На здоровье, – ответила хозяйка. – Если вам что-нибудь понадобится, ты, Джек, знаешь, где что найти.

Он ответил ей коротким кивком и подтолкнул жену в нужном направлении – к черной кухне в задней части дома. Там собрал их саквояжи и указал ей на лестницу в чулане рядом с кухней. Арабелла пошла наверх по ступенькам и вскоре оказалась на чердаке, омываемом лунным светом, где пахло сеном и яблоками. Джек последовал за ней и убрал приставную лестницу, чтобы она не торчала на виду над полом, потом закрыл люк, служивший дверью.

Это и есть уединение, подумала Арабелла, оглядевшись. Там был матрас, набитый сеном и даже прикрытый сверху куском грубой ткани, а также несколько сморщенных яблок на подставке. Если не считать пустых бочонков в дальнем углу, это было все, доступное для обозрения.

– Если нам придется провести здесь всю ночь до утра, мне бы надо сходить в туалет, – сказала она.

– Там, за бочками, есть ночной горшок.

Он склонился над своим чемоданом и принялся рыться в его содержимом, пока Арабелла воспользовалась предложенным удобством. Он стоял в чулках, в расстегнутой до пояса рубашке, когда она появилась из-за бочек.

Без преамбулы Джек сказал:

– Я не хочу, чтобы это делала ты.

– Ты ведь уже говорил это. – Она стояла у низкого оконца, глядя на городские крыши и каминные трубы, открывавшиеся взору. – Но я хочу взять это на себя. К тому же не вижу другого варианта. А ты разве видишь?

С минуту он молчал, потом подошел к ней сзади, руки его обвились вокруг ее талии, и он прижал ее к себе. Наклонил голову, чтобы поцеловать ее в затылок. Она медленно повернулась в его объятиях, провела рукой по его обнаженной груди, прижалась губами к его соскам, вдохнула земной запах его тела, смешанный с тяжелым духом лошадиного пота, кожи и его собственными испарениями. Этот запах так не походил на обычно исходивший от него аромат чистоты и опрятности, свежевыстиранного и поглаженного белья и сухой лаванды. Его пальцы ощупывали застежки ее юбки для верховой езды. Внезапно в этом небольшом помещении возникла напряженность отчаянного нетерпения и поспешности, разделенная ими обоими жажда обладания, нетребовавшая слов. Ее юбка с шуршанием упала на пол, и она отпихнула ее ногой.

Джек расстегнул свои бриджи одной рукой, в то время как вторая его рука оказалась под ее теперь довольно грязной нижней юбкой и принялась гладить ее бедра и впадину ниже живота. Их дыхание участилось, пока они стояли, прижавшись друг к другу перед окном, из которого изливался на них лунный свет. Она стянула с него бриджи, так что они оказались где-то у колен, обхватила его мускулистое тело и принялась ласкать его детородный орган, поглаживая его большим и указательным пальцами, в то же время прижимаясь к нему всем телом, настоятельно требовавшим ласки.

Джек обхватил ее за талию, приподнял и посадил на узкий подоконник, а она обвила его ногами, предлагая ему свое открытое для него тело, и впилась в его рот жадным поцелуем. Ее язык оказался у него во рту, в то время как он глубоко вторгся в ее лоно. Он обнимал ее бедра, поддерживая ее, а она двигалась, приспособившись к его ритму, все ускорявшемуся, до тех пор пока не приблизился пик ее наслаждения, а внутри у нее образовалась сладостная и мучительная спазма. Арабелла слышала его голос, невнятно бормотавший слова, которых она не понимала. Она прикусила его губу, ощутила вкус его крови, а свернувшаяся у нее внутри пружина сначала сжалась до предела, потом распрямилась, и она закричала, а он заглушил ее крик, прижав ладонь к ее рту, и вскоре последовал пик наслаждения и для него, и его семя изверглось в ее лоно.

Он дал ей соскользнуть вдоль его тела, сам отделился от нее, но руки его все еще сжимали ее ягодицы, и они прижимались друг к другу, тело к телу, живот к животу. Джек снова поцеловал ее.

– Нет, – сказал он, медленно и неохотно выговаривая слова, будто их недавние страстные объятия и не прерывали разговора. – Я не вижу другой возможности.

Арабелла улыбнулась, и в улыбке ее был только намек на триумф:

– Я вам ровня, милорд герцог. Ровня во всем.

Он тихонько рассмеялся, но глаза его оставались серьезными.

– Я этого не оспариваю, моя дорогая, и никогда не стану отрицать.

Арабелла и Джек стояли на углу улицы, глядя на огромные ворота тюрьмы Ле Шатле. Они были открыты, и люди свободно входили в тюремный двор. Это были солдаты, жандармы, торговцы. В воздухе звенел грубый смех и слышалось, как торгуются покупатели с продавцами.

Арабелла посмотрела на своего спутника. Если бы она не видела утром, как он одевается, то никогда не признала бы своего мужа в этом жалком субъекте в грязных штанах и рваной рубашке, с шейным платком из грубой ткани, повязанным кое-как, с черными волосами, висящими, как сальные патлы, и обрамлявшими небритое лицо. Грязная шапчонка была надвинута низко на глаза, но под ней, как она знала, уже нельзя было бы увидеть его пресловутого серебристого локона, потому что он был закрашен черной краской и не отличался от остальной шевелюры. Передние зубы его были тоже замаскированы и выглядели как почерневшие пеньки.

Она опустила глаза на собственную рваную красную нижнюю юбку, на голые ноги и башмаки на деревянной подошве и осознала, что была идеальной парой для такого мужлана, как Джек. Ее блузка, некогда белая и отороченная кружевами по низкому вырезу, теперь не выдерживала никакой критики. Она приобрела серый цвет, кружева были порваны, но вырез открывал для обозрения такую же порцию груди, как и в лучшие времена, а косынка из грубой ткани, жалкая и замурзанная, едва прикрывала выпирающую из декольте плоть. Ее волосы были заколоты на темени и собраны в неряшливый узел, и их увенчивал популярный в народе головной убор, тоже видавший лучшие дни.