Джейн Фэйзер - Невеста-заложница

— Тогда ступай. — Отец положил руку на голову сыну, даруя краткое благословение, поцеловал жену и решительно подтолкнул ее к потайному лазу. Руфус на миг оглянулся, и его глаза ярко сверкнули в лучах лампы, которую высоко поднял над головой посыльный. Это уже не были глаза беспечного, наивного восьмилетнего сорванца. В них затаился глубокий страх перед грядущими испытаниями и суровое чувство долга. Затем мальчик повернулся и скрылся вслед за матерью в темном проходе.

Посыльный ушел за ними, и дверь на отлично смазанных петлях вернулась на место.

Уильям покинул кабинет. По широкой лестнице он спустился в выложенный мрамором холл и вышел на парадное крыльцо. С верхней ступеньки граф окинул взглядом явившихся за ним людей. Вот он, человек, которого Уильям почитал своим другом… человек, который явился сегодня, чтобы лишить графа его дома, его земель и фамильной чести.

Их взгляды пересеклись, и в воздухе повисло напряженное молчание. Уильям Декатур заговорил первым, и, хотя он не повышал голоса, каждое слово падало тяжело, как камень:

— Итак, Грэнвилл, вот что ты называешь дружбой.

Джордж, маркиз Грэнвилл, послал коня вперед. Рука взмахнула в воздухе словно в знак протеста:

— Уильям, я пришел сюда не враждовать, но…

— Хватит оскорблений, Грэнвилл! — гневный выпад оборвал маркиза на полуслове. — Я отлично знаю, зачем ты сюда явился, и ты заплатишь за это — ты и твои наследники! Клянусь кровью Христовой! — И Декатур поднял руку, в которой тускло блеснул серебром заряженный пистолет.

Над крышей с бешеным гвалтом взметнулась в воздух стая грачей, перепуганных звуком выстрела, разорвавшим тишину. Уильям Декатур, граф Ротбери, рухнул на ступени крыльца собственного дома. Под его головой растекалась темная густая кровь. Широко распахнутые глаза, лишенные жизни, все еще смотрели на круживших в небе грачей, на легкие облака, на робкий проблеск первой звезды.

Вперед выступил солдат с ярко пылающим факелом в руке. Он небрежно перешагнул через бездыханное тело и швырнул факел в проем двери.

Джордж Грэнвилл так и не шелохнулся в седле. Он приехал сюда, чтобы исполнить королевский приговор со всей возможной мягкостью, чтобы помочь своему другу избежать самого худшего. Но его благие намерения пошли прахом.

Граф Ротбери лежал мертвый на крыльце охваченного пожаром дома, а его наследник, восьмилетний мальчишка, обречен скитаться вне закона, с бременем кровной мести, слишком тяжким для детских плеч. Но Джордж Грэнвилл знал, что рано или поздно мальчишка станет мужчиной. Руфус Декатур — достойный сын своего отца.

1643 год

Шотландия, Эдинбург

В тесной, лишенной окон каморке плавали облака густого, смрадного дыма. Он поднимался от еле тлевшего очага, устроенного прямо на полу. Скрюченная старуха мешала варево в котелке и непрерывно кашляла, и только эти сухие, резкие звуки нарушали ватную тишину. Там, снаружи, мертвую белую землю наглухо закутал толстый снежный покров, а со свинцово-серого неба падали все новые снежинки.

Узел лохмотьев, прикрытый вонючим, побитым молью одеялом, застонал и заворочался, хрустя соломой, наваленной прямо на пол.

— Женщина, бренди!

Но старуха лишь покосилась через плечо и смачно сплюнула в очаг. Плевок зашипел на горячих углях.

— Твоя девка пошла за ним. Хотя помереть мне на этом месте, коли я знаю, чем она за него платит.

Человек в углу опять застонал. Из-под одеяла выпросталась тощая рука, и Джек Уорт с трудом приподнялся на локте. Слезившиеся глаза скользнули по темной от дыма комнате. Не обнаружив в ней никаких перемен, Джек бессильно рухнул на вонючую слежавшуюся солому, давно уже не защищавшую от холода костлявое изможденное тело.

Джек давно мечтал о смерти, однако слабая искра жизни никак не угасала. И пока он не умрет, ему не обойтись без бренди. Порция ушла, чтобы раздобыть его. Помутившийся рассудок с трудом цеплялся за эту мысль. Но куда, черт побери, она запропастилась?! Джек не мог вспомнить, как давно она ушла в эту метель. Царившая за стенами каморки пурга лишала возможности следить за ходом времени, заслонив небеса непроницаемой серой мглой.

Все тело ломило и жгло как в огне, под веки словно насыпали песка, и даже кожа казалась обугленной. Эта непрерывная пытка вырвала из груди больного слабый крик — настолько слабый, что старуха у очага даже не обратила на него внимания.

Открылась дверь. Вихрь ледяного воздуха взметнул клочья дыма. Девушка, захлопнувшая за собой дощатую дверь, несмотря на ужасающую худобу, излучала такую неуемную энергию, что слегка оживила мрачную атмосферу убогой берлоги.

— Вот бренди, Джек. — Опустившись на колени возле лежанки, она извлекла откуда-то из-под ветхого плаща маленькую бутылку. Веснушчатый нос сморщился от жуткой смеси запаха бренди и испарений давно не мытого больного тела на гнилой соломе, но она решительно просунула руку под костлявую шею и приподняла Джеку голову. Отца так трясло, что он не смог бы сам поднести горлышко к губам. Его зубы выбивали дробь, а слезившиеся глаза на изможденном лице поражали пустым, безжизненным выражением.

Кое-как ему удалось проглотить немного обжигающего питья, и, как только оно всосалось в кровь, жуткие боли слегка притупились, озноб прекратился, и тощие пальцы хищно сомкнулись на бутылке. Джек единым махом опрокинул ее в рот и проглотил все содержимое до последней капли.

— Черт побери, но его опять было слишком мало! — выругался он. — Ну почему ты не могла принести побольше, девчонка!

— Это все, что мне удалось раздобыть. — Сидя на корточках, Порция следила за отцом со странной смесью брезгливости и жалости в глазах. — Может, ты потрудишься вспомнить, что слишком давно не пополнял нашу семейную казну?

— Чушь собачья! — рявкнул Джек, но тут его глаза закатились и он застыл так неподвижно, что на какой-то миг Порции показалось, что отец наконец-то обрел вечный покой. Но вот его глаза снова открылись: На подбородке под всклокоченной бородой блеснула струйка слюны, а бледный и какой-то зеленоватый лоб покрылся липким холодным потом, который потек по ввалившимся щекам.

Порция осторожно вытерла ему лицо подолом своего плаща. Казалось, пустой желудок буквально прилип к позвоночнику, и знакомый приступ голодной тошноты болезненно скрутил внутренности. Девочка встала и подошла к тускневшему очагу.

— Это овсянка?

— Ага. А что же еще?

— Действительно, что же еще… — буркнула Порция, плюхнувшись на пол рядом со старухой. Она давно усвоила урок, что таким нищим, как они, выбирать не приходится, и налила себе в плошку жидкого варева с таким энтузиазмом, будто ей предложили деликатесы с королевского стола.