Диана Гэблдон - Чужестранка Книга 1

Джейми шевельнулся, и первый узел развязался.

На мгновение воцарилась ошеломляющая тишина.

— — Господи Иисусе, — заговорил Руперт, — никогда не слыхал, чтобы женщина употребляла подобные выражения.

— Тогда ты, значит, никогда не встречался с моей теткой Гризел, — под всеобщий смех произнес чей-то еще голос.

— Твой муж отдубасил бы тебя, женщина, — донесся из черной тени под деревом голос очень строгий. — Святой Павел говорит: «Принуди женщину к молчанию и…»

— Занимайтесь, черт побери, собственным делом, — огрызнулась я, чувствуя, как пот собирается у меня за ушами. — И Святой Павел тоже. — Я вытерла рукавом лоб. — Поверните его на левый бок. А вы, — обратилась я к своему пациенту, — если вы двинете хоть одним мускулом, пока я завязываю этот бинт, я вас задушу!

— Понятно, — кротко отозвался он. Я потянула слишком сильно последний бинт за концы, и он вырвался у меня из рук.

— Чтоб его к дьяволу в пекло унесло! — прорычала я, от злости и обиды хлопнув рукой по земле.

Наступила та же ошеломляющая тишина, потом, пока я нащупывала в темноте потерянный бинт, прозвучал дальнейший комментарий по поводу моих неженственных словесных оборотов.

— Может, ее следует отправить в монастырь Святой Анны, Дугал, — предложил некто с неопределенно белевшим лицом, сидя на корточках у дороги. — Я не слыхал, чтобы Джейми ругался, с тех пор, как мы уехали с побережья, а ведь он, бывало, позволял себе такое, от чего даже матрос покраснеет. Четыре месяца в монастыре сделали свое дело. Ты теперь не употребляешь имя Божие всуе, а, паренек?

— Ты бы тоже не употреблял, ежели бы на тебя наложили епитимью и заставили в феврале пролежать на каменном полу в часовне целых три часа после полуночи в одной рубашке, — ответил мой подопечный.

Мужчины расхохотались, а Джейми продолжал:

— Епитимья-то была на два часа, остальное время понадобилось, чтобы подняться с пола. Я уж решил что мои… то есть я думал, что примерз к плитам, но оказалось, что просто одеревенел от холода.

Он явно чувствовал себя лучше. Я невольно улыбнулась, но произнесла как можно строже:

— Веди себя тихо, а то стукну.

Он осторожно прикоснулся к повязке, но я убрала его руку.

— Угрожаешь? — сказал он. — Подумать только, ведь мы выпивали вместе!

Фляжка обошла мужчин по кругу. Дугал опустился на колени рядом со мной и протянул фляжку раненому, чтобы тот хлебнул из нее. Из отверстия фляжки ударил запах очень крепкого виски, и я отстранила ее рукой.

— Не надо больше спиртного, — сказала я. — Ему нужен чай, в крайнем случае вода, но ни в коем случае не алкоголь.

Дугал, не повернувшись ко мне, отобрал у меня фляжку и налил порядочную порцию пахучей жидкости раненому прямо в рот. Джейми закашлялся. Подождав ровно столько, сколько нужно было юноше, чтобы выровнять дыхание, Дугал повторил процедуру.

— Прекратите же! — Я снова потянулась к фляжке. — Вы что, хотите напоить его так, чтобы он на ноги не мог встать?

Меня грубо оттолкнули локтем.

— Женщина, не лезь не в свое дело, — жестко произнес Дугал. — Нам предстоит нынче ночью долгая дорога, и ему понадобится вся сила, которую может дать выпивка.

Когда перевязка была закончена, раненый попытался сесть.

Я уложила его обратно и коленом придавила ему грудь.

— Не двигайтесь! — яростно приказала я, ухватила Дугала за подол килта и дернула изо всех сил, так что он снова опустился на колени рядом со мной. — Взгляните вот на это, — предложила я тоном строгой палатной сестры и сунула ему в руку мокрую и липкую от крови рубашку Джейми, вернее, ее обрывки.

Дугал с отвращением отбросил окровавленные тряпки.

Тогда я положила его ладонь раненому на плечо.

— Чувствуете? У него резаная рана трапециевидного мускула.

— Это меня штыком, — пояснил Джейми.

— Штыком! — воскликнула я. — А почему вы мне об этом не сказали?

Он пожал плечами, но тотчас негромко застонал от боли.

— Я чувствовал, как он ткнул меня, но не знал, насколько оно серьезно. Болело не очень.

—А сейчас болит?

— Болит, — коротко ответил он.

— Прекрасно, — заявила я, совершенно выведенная из себя. — Вы это заслужили. Будете знать, как носиться по горам, похищать молодых женщин, и убивать людей, и… — Я почувствовала, что сейчас зареву, и замолчала, стараясь овладеть собой.

В результате этого разговора Дугал окончательно потерял терпение:

— Ладно, ты можешь как следует сидеть верхом, парень?

— Он никуда не может ехать! — запротестовала я. — Он должен находиться в больнице. Конечно же, он не может…

На мои протесты, как и прежде, не обратили никакого внимания.

— Ты можешь ехать верхом? — повторил Дугал.

— Да, если вы уберете барышню с моей груди и дадите мне чистую рубашку.

Остаток путешествия не был ознаменован какими-либо примечательными событиями, если вам не кажется примечательной ночная поездка верхом по весьма пересеченной местности, как правило, по бездорожью, в обществе вооруженных до зубов мужчин в килтах и при этом на одной лошади с мужчиной-раненым. По тем стандартам, к которым я уже начала привыкать, все это не выходило за рамки обыкновенного.

Светлые полосы занимающейся утренней зари протянулись над моховым болотом. Конечный пункт нашей поездки возник впереди в виде огромной массы темного камня, обведенной серой каймой света.

Окрестности уже не были тихими и пустынными. Цепочка плохо одетых людей тянулась по направлению к замку. Они отступали на обочину, чтобы пропустить бегущих рысью по дороге лошадей, и с любопытством рассматривали мое одеяние, явно казавшееся им чужеземным.

Густой туман еще не рассеялся, но было достаточно света, чтобы разглядеть каменный мост, аркой перекинутый через неширокий поток, бежавший мимо замка вниз к мерцавшему примерно в четверти мили отсюда озеру.

Очертания замка были грубыми и простыми. Никаких причудливых башенок или зубчатых стен. Он походил на сильно укрепленный дом с толстыми каменными стенами' и высокими узкими окнами. Несколько труб дымились над гладкой черепичной крышей, усиливая господствующий серый колорит.

Ворота замка были достаточно широки: в них свободно могли проехать две телеги одновременно. Я могу это утверждать без опасения впасть в неточность, потому что именно это произошло, когда мы въехали на мост. Одна телега, запряженная волами, была нагружена бочками, вторая ; — сеном. Наша маленькая кавалькада сгрудилась на мосту, нетерпеливо поджидая, пока телеги минуют проезд в ворота.

Когда лошади ступили на скользкие камни сырого двора, я решилась задать вопрос. С моим спутником я не обменялась ни единым словом с того самого времени, как я перевязывала его на дороге. Он, как и я, молчал, если не считать негромких восклицаний от боли при неверном шаге лошади.