Диана Гэблдон - Стрекоза в янтаре. Книга 1

— Поскольку миледи Брох Туарах и я сам подверглись обвинению, — при этом он быстро взглянул на меня, — предлагаю посмотреть, как каждый из нас выдержит следующее испытание. С вашего разрешения, ваше величество?

Такой неожиданный поворот событий несколько ошеломил короля, но все же он кивнул, и густая янтарная жидкость полилась в чашу. Она тут же забурлила и стала рубиново-красной.

— Это — кровь дракона, — пояснил Раймон, указав глазами на чашу. — Совершенно безвредная для невинных и чистых душою. — Он улыбнулся беззубой, ободряющей улыбкой и протянул чашу мне.

Мне ничего не оставалось, как выпить ее содержимое. Кровь дракона представляла собой не что иное, как двууглекислый натрий. На вкус она была похожа на бренди с содовой. Я сделала три небольших глотка и вернула чашу. Раймон сделал то же. Он опустил чашу, показав окружающим свои ярко-красные губы, и повернулся к королю.

— Могу я попросить Белую Даму вручить чашу месье графу? — осведомился он, указывая рукой на линию, проведенную мелом у его ног, — он не имел права выходить за границы пентаграммы.

После того, как король изъявил согласие, я взяла чашу и машинально протянула ее графу. Для этого мне нужно было проделать шесть шагов по ковру. Я сделала шаг, второй… Ноги дрожали сильнее, чем когда я оказалась в маленькой прихожей наедине с королем.

Белая Дама способна распознать сущность человека. Но так ли это? Знала ли я что-либо об этих людях, Раймоне и графе?

Могла ли я остановить это действо? Сотни и тысячи раз я задавалась этим вопросом позже. Могла ли я поступить по-иному?

Я вспомнила случайную мысль, явившуюся мне при встрече с Карлом Стюартом, а именно: всем было бы лучше, если бы Карл умер. Но нельзя лишать человека жизни за убеждения, если даже эти убеждения приводят к смерти невинных.

Я пребывала в полном неведении. Я не могла сказать, что граф виновен, а Раймон — нет. Я все еще не была уверена, что ради достижения благородной цели можно воспользоваться грязными средствами. Я не знала, какова цена одной жизни и какова — тысячи. Я не знала истинной цены мести.

Я не знала, что чаша, которую я держала в руке, таила в себе смерть. У меня на шее висел медальон с белым кристаллом, я вспомнила о его назначении. Я не видела, чтобы Раймон добавил туда что-нибудь. И никто не видел, я была в этом уверена. Но мне не нужно было погружать в чашу свой медальон, чтобы узнать о ее содержимом.

Граф все прочел у меня на лице. Белая Дама не умеет лгать. Он помедлил, глядя на бурлящую красную жидкость.

— Пейте же, месье, — сказал король. Его глаза, по обыкновению, ничего не выражали. — Вы боитесь?

Граф обладал множеством отвратительных черт, но трусости среди них не числилось. Его лицо было бледным, но он встретил взгляд короля спокойно, даже слегка улыбнулся.

— Нет, ваше величество, — сказал он.

Он взял чашу из моих рук и выпил до дна. Глаза его были устремлены на меня. Он продолжал смотреть на меня, даже когда его глаза стали подергиваться пеленой смерти. Белая Дама способна спасти мужчину или его погубить.

Тело графа, корчась, рухнуло на пол. Послышался хор изумленных голосов. Люди в капюшонах замерли на месте, с напряженным вниманием следя за телом графа. Каблуки его туфель некоторое время выбивали дробь, неслышную из-за ковра, тело изогнулось дугой, но сразу же обмякло, превратившись в бесформенную груду. Разгневанная змея выбралась из вороха белого атласа и быстро уползла, найдя убежище где-то у ног Людовика.

Все присутствующие пребывали в полном смятении чувств.

Я вернулась из Парижа к Луизе в Фонтенбло. Мне не хотелось ехать на Рю Тремолин или еще куда-нибудь, где Джейми мог найти меня, хотя у него не было времени, чтобы разыскивать меня. Ему нужно было немедленно ехать в Испанию, иначе лопнула бы вся затея.

Добрая моя подруга Луиза простила мне мое бегство и, к ее чести, не докучала расспросами о том, куда я ездила и зачем. Я почти ни с кем не разговаривала, редко выходила из своей комнаты, ела очень мало и лежала, разглядывая лепнину на потолке.

Иногда у меня появлялась мысль съездить в Париж, но никаких важных дел у меня там не было, и я все откладывала поездку, предоставив всему идти своим чередом. Тем не менее порой мне приходилось для этого сделать над собой усилие. По просьбе Люси я спускалась к обеду или соглашалась попить чаю в кругу ее друзей. В то же время я старалась хоть как-то заботиться о Фергюсе — единственном человеке, за которого я чувствовала ответственность.

Однажды, когда я совершала свою ежедневную принудительную прогулку, я услышала его голос. Я сочла себя обязанной пойти проверить, в чем там дело.

Он стоял лицом к лицу с одним из конюших, мальчиком гораздо крупнее его, широкоплечим и угрюмым.

— Заткнись ты, жаба! — говорил тот. — Ты не знаешь, что болтаешь!

— Я знаю больше, чем ты, потому что твоим отцом был хряк! — Фергюс засунул два пальца в ноздри, задрал нос кверху и, пританцовывая, повторял: — Хрю-хрю!

Конюший, лицо которого странным образом напоминало вышеназванное животное, не стал больше терять времени на объяснения, но сложил вместе кулаки обеих рук и занес их над головой Фергюса. Через несколько минут мальчики покатились по грязной земде, завывая словно коты и разрывая одежду друг на друге.

Пока я размышляла над тем, стоит ли вмешиваться, конюший уселся верхом на Фергюса, схватил его за волосы обеими руками и принялся колотить головой о землю. Я понимала, что Фергюс заслужил такое отношение, но его лицо налилось кровью и потемнело, а у меня еще живы были воспоминания о том, как он чуть не умер в своей кроватке. Не уверенная, что поступаю правильно, я тем не менее подошла к дерущейся паре.

Конюший придавил Фергюса коленом и изо всех сил колошматил его, так что зад парня оказался прямо передо мной. Я подняла ногу и ударила его в то место, где проходил шов от брюк. Беспомощно балансируя, парень с криком перелетел через своего поверженного врага, распластался на земле, но тут же вскочил на ноги, а увидев меня, бросился бежать.

— Чем же ты тут занимаешься? — спросила я, рывком подняв упирающегося Фергюса и отряхивая его грязную одежду от грязи и сена. — Смотри, у тебя порвана не только рубашка, но и брюки. Придется просить Берту починить их. — Повернув его спиной, я принялась рассматривать порванные брюки. Конюший так рванул их сбоку, что одна из ягодиц оголилась.

Вдруг я замолчала и уставилась на тело мальчика. Но меня заинтересовала не сама плоть, а небольшой красный знак, запечатленный на ней. Размером он был в полупенсовую монету и красного цвета, как только что начавший затягиваться ожог. Я машинально коснулась его пальцем, отчего Фергюс сильно встревожился. Края знака-клейма были особенно четко обозначены, как будто то, чем они были оставлены, с силой вдавливали в тело. Я вцепилась в руку мальчика, чтобы не дать ему убежать, и принялась рассматривать клеймо. Оно было овальной формы, в середине испещрено какими-то знаками, напоминающими буквы.