Диана Гэблдон - Барабаны осени. О, дерзкий новый мир!

Темнота поднимается, вырастает, сначала заполняя низинки, потом вползая вверх по склонам, она незаметно забирается под деревья, укладываясь вокруг стволов, пристраивается возле столбиков изгородей, и наконец, по мере того как ночь заполняет землю, выпрямляется во весь рост и сливается с великой тьмой звездного неба.

Я сидела, глядя в окно, наблюдая, как меняется свет в паддоке; и вот настал тот самый короткий и прекрасный миг сумерек… в этот миг все — изогнутые конские шеи, их гладкие крупы, даже отдельные травинки — становится удивительно ярким и прозрачным, и реальный мир вдруг на долю мгновения освобождается от дневных иллюзий, заставляющих нас верить в свет и тени.

Сама того не замечая, я провела пальцем по начертанным мною линиям… потом еще раз, еще… и тьма восстала вокруг меня, и подлинная реальность моего сердца очистилась в мягких сумерках. Нет, я не хотела, чтобы Брианна очутилась здесь. Hо это совсем не значило, что я по ней не скучала.

Я не спеша закончила свои записи и некоторое время сидела неподвижно. Мне бы следовало встать и начать готовить ужин, я прекрасно это понимала, но усталость после тяжких испытаний все еще не окончательно исчезла, и мне вообще не хотелось шевелиться. Все мои мышцы ныли, синяк на колене пульсировал болью. Все, чего мне хотелось, — это добраться до кровати и растянуться на ней.

Но вместо того я взяла череп, стоявший на письменном столе рядом с тетрадью для записей. Мои пальцы осторожно прошлись по выпуклому своду. Для настольного украшения череп выглядел уж слишком мрачно, я готова была с этим согласиться, но тем не менее я чувствовала к нему какую-то непонятную привязанность. Я всегда считала кости прекрасными, будь они человеческими или звериными; это были чистые и изысканные останки жизни, сведенной к своей основе.

Я вдруг подумала о том, чего не вспоминала уже много лет; это была маленькая, темная, пыльная кладовка в Париже, позади аптекарской лавки.

Ее стены были сплошь покрыты полками, как сотами, и на каждой из этих полочек стоял полированный череп. Там были черепа самых разнообразных существ — от землероек до волков, от мышей до медведей.

Положив ладонь на голову моего неведомого друга, я слышала голос мастера Раймонда, так отчетливо звучавший в памяти, как если бы старый мастер стоял рядом со мной.

— Сочувствие? — говорил он, в то время как я осторожно прикасалась к высоким ветвистым рогам, венчавшим череп лося. — Симпатия? Это весьма странно — если подобные чувства испытываются по отношению к костям, мадонна.

Но он понимал, что я имею в виду. Я знала, что он понимал, потому что когда я спросила его, зачем он держит тут все эти черепа, он улыбнулся и ответил: «Ну, это все-таки хоть какая-то компания».

И я тоже поняла, что он имел в виду; ведь тот джентльмен, чей череп я держала в руках, тоже составил мне компанию в той темной, сырой норе, когда мне было так одиноко. И не в первый уже раз я задумалась о том, не имеет ли череп непосредственного отношения к тому призраку, что явился мне в горах, — к индейцу с выкрашенным черной краской лицом.

Призрак — если он был призраком, — не улыбался, не говорил вслух.

Я не могла увидеть его зубы, а ведь только они могли бы дать мне материал для сравнения с этим вот черепом, лежавшим передо мной… точнее, который я держала в руках, потому что я вдруг обнаружила, что снова взяла его и вожу пальцем по зазубренному краю сломанного резца. Я подняла череп, чтобы на него упали мягкие закатные лучи солнца, и внимательно всмотрелась в него.

С одной стороны зубы были совершенно разбиты; обломаны и сплющены, как будто его что-то с силой ударило прямо по ним… возможно, это была скала, на которую он упал, а возможно — чья-то дубина… или ружейным приклад? С другой стороны зубы были целыми; и, кстати говоря, были они в очень хорошем состоянии.

Я не была специалистом в таких вопросах, но подумала, что череп, пожалуй, принадлежал зрелому мужчине; ему могло быть от тридцати до сорока лет.

Но вообще-то у мужчины в таком возрасте зубы должны быть немного стерты, учитывая индейскую систему питания; они ведь питались по большей части дикой кукурузой и дикими злаками, в которых — благодаря тому, что их размалывали между камнями, — всегда оказывалось немало земли и каменной крошки.

Но резцы и клыки на уцелевшей половине ничуть не были стерты. Я перевернула череп, чтобы изучить поверхность коренных зубов, и вдруг меня охватило холодом.

Мне стало жутко холодно, несмотря на то, что мою спину согревал огонь очага; так холодно, как будто я внезапно очутилась в пустой непроглядной тьме, одна-одинешенька далеко в горах, и в руках у меня была голова мертвеца. Закатный луч разбросал по моей руке искры — это были отсветы моего серебряного обручального кольца… и от серебряных пломб во рту моего покойного приятеля.

Я несколько мгновений тупо таращилась на пломбы, потом снова перевернула череп и осторожно положила его на стол, так осторожно, как будто он был отлит из тончайшего стекла.

— Боже, о Боже, — прошептала я, забыв о своей усталости. — Боже мой… — Я посмотрела в пустые глаза, посмотрела на кривобокую улыбку. — Да кто же ты такой?!

— И как ты думаешь, кем он мог быть? — Джейми осторожно потрогал череп. У нас было всего несколько минут: Дункан вышел в уборную, Ян кормил свиней. Но я не могла ждать, меня просто разрывало на части от моего открытия, — я должна была немедленно кому-то рассказать обо всем.

— Ни малейшего представления не имею. Ну, разве что он был кем-то… вроде меня. — Я вздрогнула с головы до ног.

Джейми посмотрел на меня и нахмурился.

— Ты точно не простудилась, Сасснек?

— Нет, — я неловко улыбнулась ему. — Просто у меня мурашки по коже от всего этого.

Джейми взял мою шаль, висевшую на крючке у двери, и набросил на меня. Его руки задержались на моих плечах, теплые и приносящие успокоение.

— Но это может означать только одно, ведь так? — спросил он негромко. — Это означает, что есть еще одно… место. И, возможно, совсем рядом с нами.

Еще один каменный круг — или что-то вроде него. Я тоже подумала об этом, и такое подозрение вновь заставило меня содрогнуться. Джейми задумчиво посмотрел на череп, потом вытащил из рукава носовой платок и аккуратно набросил его на пустые глаза.

— Я его похороню после ужина, — сказал он.

— Ох, ужин! — вскрикнула я, заправляя волосы за уши и пытаясь сосредоточить растрепанные мысли на приготовлении еды. — Ага, пойду-ка посмотрю, не найдется ли сколько-нибудь яиц. Их недолго готовить.

— Да не хлопочи ты, Сасснек, — Джейми заглянул в котелок, стоявший на плите. — Тут есть чем поужинать.