Виктория Холт - Мой враг – королева

Трудно передать суть шарма, которым обладал Роберт. Это был магнетизм, и магнетизм этот не уменьшался с возрастом. Никто не знал наверняка, как он поведет себя: он был загадкой. Его манеры были мягки и куртуазны, он был милостив к прислуге, к тем, кто был ниже него рангом, и все же, начиная со смерти Эми Робсарт, он приобрел зловещую репутацию. В нем чувствовалась сила и, может быть, это и было сутью его привлекательности.

Его обожали в семье, и не только в его собственной. Как только мои дети узнали своего отчима получше, они всецело приняли его. Они общались с ним охотнее, чем когда-либо с Уолтером.

Меня изумляло, что он, такой амбициозный и не упускающий ни в чем своей выгоды, всегда находил время для семьи.

В этот период Пенелопа была очень несчастна. Она часто посещала нас во дворце Лейстера и сполна доверяла мне свои горести. Лорд Рич был груб и чувственней, а она так и не смогла полюбить его. Она была несчастна и стремилась вернуться домой.

Она говорила о своих несчастьях даже с Робертом, который был добр и внимателен. Он сказал ей, что как бы там ни было, она может считать его дом своим, и предложил, чтобы в доме была ее собственная комната, отделанная по ее вкусу, которая вскоре стала известна как Кабинет леди Рич. Когда Пенелопа нуждалась в убежище, она могла оставаться там.

Она слегка успокоилась, выбирая обивку, продумывая меблировку вместе с Робертом, и я была очень благодарна Роберту за то, что он стал истинным отцом моей несчастной дочери.

Дороти тоже любила Роберта. Она наблюдала за судьбой сестры и сказала ему, что с нею такое не случится. Она собиралась выбрать мужа по своему вкусу.

Он ответил ей:

– Я помогу тебе в этом, и мы устроим великолепную свадьбу, но только с твоего одобрения.

Уолтер был почти влюблен в Роберта, и именно Роберт решил отдать мальчика, когда тот подрастет, в Оксфорд.

Был один член семьи, которого не было с нами и по которому я очень скучала. Это был мой любимец – Роберт Деверо, граф Эссекс. Как бы я желала, чтобы он был вместе с нами и как кляла обычай забирать сыновей из родительского дома, в особенности старших, унаследовавших титулы своих отцов. Мне было трудно думать о нем как о графе Эссексе, он всегда оставался для меня моим маленьким Робом.

Мне было ясно, что другой Роберт, мой муж, будет особенно любить его, но, увы, мальчик был в Кембридже, где он должен был получить степень магистра. Время от времени я получала от него хорошие вести.

Что касается самого маленького Роберта, то Лейстер был без ума от него и строил планы относительно его будущего. Я в шутку говорила, что будет затруднительно найти для него место при дворе, поскольку его отец ничто не находил достойным сына.

– Невестой ему будет не иначе как принцесса, – говорила я.

– Нужно будет подыскать принцессу, – отвечал Роберт, и я не поняла, шутит ли он или говорит всерьез.

Лейстер был так же любим моей семьей, как и своими братьями и сестрами. Мне было уютно и хорошо в атмосфере любви, в особенности, принимая во внимание мою опалу у королевы. Поскольку я не посещала двор, хотя сам Роберт уже восстановил свои позиции, вся семья собиралась вокруг меня, и частенько заезжал Филип Сидни. Он гулял по саду в сопровождении Пенелопы, и мне пришло в голову, что в их отношениях произошел перелом. Когда-то они были помолвлены, но он так и не сделал предложения, и я уже начинала думать, что то была моя ошибка попытаться сделать из них брачную пару, когда ему было только за двадцать, а ей – четырнадцать. Теперь она предстала перед ним уже как замужняя женщина, причем с несчастливой жизнью в браке, и это могло привлечь человека его натуры. Ее неприязнь к мужу перерастала в ненависть, и она с удовольствием общалась с элегантным, умным, красивым молодым человеком, за которого когда-то желала выйти замуж.

Ситуация могла бы показаться опасной, но, когда я сказала об этом Роберту, он ответил, что Филип – не тот тип мужчины, который легко впадает в похотливую страсть, а, скорее, мужчина, который ищет романтической любви. Он, несомненно, писал ей стихи, так что нам не было необходимости волноваться по поводу супружеской верности Пенелопы. Лорд Рич мог выйти из себя, если бы узнал этом, и Филип хорошо это осознавал. Он не был страстной натурой: он почитал поэта Спенсера, он любил театр и знал всех актеров Лейстера, которые, в дни нашей тайны часто представляли пьесы для королевы.

Факт состоял в том, что, отдав Пенелопу лорду Ричу, Филип сохранил глубокое чувство к ней, начал писать посвященные ей поэмы, в которых себя представлял как Астрофеля, а ее – как Стеллу; но все читавшие знали, о ком он пишет.

Я видела, что все это значит для Пенелопы; она расцвела, и жизнь ей уже не казалась невыносимой. Она напоминала меня. Мне представлялось, какие бы несчастья не свалились на нас, если мы с нею находились в центре событий, то жизнь несла нас дальше невредимыми на волнах восторга.

Так что, деля с ненавистным супругом постель – а она говорила мне, что в спальне он был ненасытен – Пенелопа пребывала днями в романтическом мире с Филипом Сидни. С каждым днем она расцветала все больше. Я не могла не гордиться дочерью, ибо она уже считалась одной из красивейших женщин при дворе.

Королева называла ее леди Рич лишь про себя, вероятно, именуя «волчьим отродьем», и куда бы ни явилась Пенелопа, она всюду вызывала восторженный шепот. Она рассказывала мне все, что происходило при дворе, а также докладывала, что делает ее отчим для ее продвижения.

Должна сознаться: время проходило, и я стала скучать. Для меня было невыносимо оставаться вне магического круга двора, но мне все еще говорили о гневе, который вызывает в королеве мое имя, поэтому вряд ли я могла вернуться ко двору в скором времени. Даже Роберту надлежало вести себя с осторожностью, ибо золотистые глаза королевы неоднократно посылали ему предупреждения.

Герцог д'Анжу вернулся в Англию, чтобы возобновить свои ухаживания. Роберт вновь стал тревожиться. Когда королева гуляла вместе с герцогом по галерее в Гринвиче, перед французским послом она обмолвилась, что они поженятся.

– Это очень тревожно, – говорил Роберт, – и, если бы это не была Елизавета, я уже подумал бы, что она и вправду приняла его как жениха. Конечно, она играет на публику. Но ее как будто сглазили: она не видит того, что видят все. Ее карлик теперь стал еще уродливее, чем прежде, хотя трудно было бы ожидать, что время добавит ему красоты. Он еще более стал похож на лягушку, а она видит его красоту и ласкает его при людях. Это так отталкивающе – видеть их вместе. Она рядом с ним, как башня.

– Она просто желает, чтобы люди сравнивали ее с ним и чтобы ее красота и молодость были еще ярче видны, несмотря на разницу в летах.