Виктория Холт - Секрет для соловья

– Да, конечно. Кажется, он сломал ногу.

– Я никогда не забуду, с каким видом ты встала рядом с ним на колени. Ты ведь только погладила юношу по лбу и мягко заговорила с ним, но каким-то образом ты сумела его успокоить.

Я протянула кузине свои руки. Мы внимательно посмотрели на них.

– Айя говорила, что мои руки лечат.

– Мне всегда казалось, что у этих иностранцев странные представления обо всем.

– Просто однажды в Бомбее с одним мальчиком произошло нечто подобное, и мне тоже удалось его успокоить. Вот тогда айя и заметила это.

– Тебе надо было стать сестрой милосердия. Несколько минут я размышляла.

– А ты знаешь, кажется… мне бы это понравилось. Эллен рассмеялась.

– Слава Богу, об этом не может быть и речи! Ты выходишь замуж – вот и прекрасно. Мы все так рады за тебя! Ухаживать за больными – вряд ли подходящее занятие для молодой леди. Это одна из самых низких профессий. Все равно, что быть солдатом.

– Не забывай, что ты говоришь с дочерью солдата.

– Разумеется, я не имела в виду людей вроде твоего отца. Я подразумевала простого солдата. Почему они начинают этим заниматься? Да просто потому, что не способны ни на что иное. А часто потому, что не в ладах с законом. Говорят, что и сестры милосердия такие же.

– Все это звучит ужасно, – задумчиво произнесла я. – Разве защищать свою родину не благородное дело? А ухаживать за больными и ранеными?

– Конечно, так и должно быть. Но как часто в жизни все происходит так, как происходит, а не так, как должно было произойти! Но мы теряем время на обсуждение вещей, которые впрямую нас не касаются, а между тем предстоит столько всего сделать и подготовить! Ты наверняка и минутки свободной не имеешь.

Дел у меня действительно было много, но этот разговор всколыхнул массу воспоминаний. Я опять посмотрела на свои руки – красивой формы, очень белые. В длинных узких пальцах таилась спокойная сила, несмотря на их кажущуюся хрупкость. Я улыбнулась. Если во мне и есть хоть какая-то крупица красота, то это, несомненно, именно мои руки.

Итак, время пролетело незаметно.

Наступила ночь перед свадьбой. Мой отец уже прибыл в Хамберстон и сейчас мирно почивал в одной из маленьких спален, дверь которой выходила в коридор. Эллен с семьей занимали еще две спальни. Словом, домик приходского священника заполнили гости. А неподалеку, за церковным двором, в номере гостиницы «Черный кабан» спал Обри.

Я тоже отправилась спать и увидела сон – сон, который оставил меня в недоумении и тревоге. Вновь и вновь я задавала себе вопрос: что могло навеять такое странное сновидение?

Итак, мы с Обри поженились.

Как только церемония была окончена, я переоделась в зеленое габардиновое платье, специально купленное для поездки, и мы отправились в свадебное путешествие.

Что за чудесное время! Все мои прошлые страхи и сомнения улетучились, все тревоги исчезли. Обри был неподражаем, настоящий светский человек, – он понимал, что я была в этом смысле совершенно невежественна.

Будучи уверенным в моей неопытности, он обращался со мной с такой нежностью, любовью и деликатностью, что, несмотря на то, что произошло потом, я благодарна за это Обри.

Чрезвычайно осторожно и нежно он посвятил меня в волшебное искусство любовной игры. Должна признаться, что я следовала за ним с наслаждением и открывала в своем характере черты, которые не только были мне доселе неизвестны, но даже о самом существовании которых я не догадывалась.

Так вот какова она, любовь! Благодаря Обри, все было чудесно. Я отныне смотрела на него другими глазами. Он принадлежал к числу редких мужчин, понимающих женщин, их чувства и желания. Казалось, он и думать забыл о разочаровании по поводу потерянного наследства. Наша взаимная любовь – это единственное, что его в данный момент интересовало. Весь мир был озарен взаимным чувством и представлялся поистине волшебным. К тому же прелести замужней жизни открывались мне в самом романтическом месте на свете.

Палаццо Тоналетти выходил окнами на канал, и часто мы, сидя на веранде, следили за проплывавшими мимо гондолами. Они были очень красивы в час заката, когда гондольеры пели для своих пассажиров, а гондола медленно скользила по водной глади под многочисленными венецианскими мостами.

Палаццо был великолепен. По обеим сторонам его фасада возвышались башни, а подлинным украшением служила веранда и живописные арки. Особенно меня потрясли мозаичные панно, выложенные на мраморном полу. Вместе с домом наши друзья уступили своих слуг, которые угадывали и выполняли малейшее наше желание. Среди них имелся торжественный и важный мажордом, заправлявший всем в палаццо, – он сообщил, что мы можем называть его Бенедетто, – и многочисленные постоянно хихикавшие горничные, которых очень веселило, что они прислуживают новобрачным. Изумительная комната, стены и пол которой были выполнены из пестрого мрамора восхитительного пурпурного оттенка служила нам спальней. Тут же стояли светильники на алебастровых подставках, а над кроватью свешивался шелковый балдахин цвета лаванды с зеленью.

По утрам горничная приносила нам завтрак, бормоча на итальянском языке:

– Доброе утро, синьор и синьора.

И тут же спешила прочь, как будто была не в силах удержаться от смеха, видя нас вместе в постели.

Днем мы бродили по улицам, омываемым водами многочисленных каналов, пили кофе или вино на площади Святого Марка, стояли на мосту Риальто и наблюдали за гондольерами, проплывавшими по Канале Гранде. Город постоянно изумлял меня своей красотой и особым очарованием. Обри хорошо знал Венецию, и ему доставляло большое удовольствие показывать мне достопримечательности. Я до сих пор иногда вижу все это – стоящего рядом со мной Обри и рассказывающего мне о чудесах Кампаниле, которую жители Венеции начали строить еще в 902 году, а закончили много лет спустя. Меня восхитила и Часовая башня – там на циферблате располагались две бронзовые фигуры, отбивавшие часы. Вокруг было столько чудесного и изумительного, но даже в те безоблачные дни меня не покидала мысль о существующих в городе контрастах. Прекрасные палаццо, построенные из цветного мрамора, алебастра из красного порфира и походившие на шоколадное мороженое или иную изысканную сладость, Дворец дожей во всем своем великолепии соседствовали с мостом Взломов – символом отчаяния и горькой судьбы тех, кто, проходя по нему, знал, что уже никогда больше не увидит Венецию.

Улицы рядом с каналами были всегда очень оживленными, а рядом, в узких извилистых переулках, сгущалась темнота и там, казалось, жил страх. Когда я поделилась мыслями об этих контрастах с Обри, он заметил: