Тамара Лей - Молитва любви

– Мне так жаль, – сказала Грей таким тихим, напряженным голосом, что вряд ли Гильберт услышал ее. Так или иначе, но он ничем не подтвердил произнесенные слова извинения и сожаления, хотя широкая мускулистая спина слегка напряглась.

– Мы не нашли твоего отца, – сказал барон Бальмейн, снова оборачиваясь к Грей. – Ты должна сказать, куда он отправился.

Удивленная этим требованием, Грей отрицательно мотнула головой.

Всего два шага потребовалось Гильберту, чтобы оказаться у изножья кровати.

– Во имя Господа, женщина, ты не обязана хранить ему верность. Он не только избил тебя, но этот негодяй пытался тебя сжечь. И ты так легко забыла это?

Конечно, она не забыла. Да и как забыть? Если ли бы Грей могла, она бы сказала. И все-таки, даже если бы она знала ответ на вопрос барона, ей вовсе не хотелось думать о том, каким был бы этот ответ.

– Нет, – проговорила она, наконец, с трудом проглотив слюну, чтобы смягчить горящее горло, прежде чем объяснить подробнее.

Гильберт неправильно истолковал ее отрицательный ответ, выражение его лица стало еще более жестким, за несколько секунд оно превратилось в угрожающее.

– Ты можешь защищать его сколько угодно, – прорычал он, – но моего клинка он еще изведает, и я отправлю его прямо в ад.

Грей обхватила себя руками.

– Я не знаю, где он, – прошептала она, надеясь, что Гильберт услышит ее слова в обуревавшем его гневе.

Не дожидаясь новых обвинений в лживости, Грей решила воззвать к разуму.

– Вы думаете, он стал бы мне рассказывать об этом, когда замыслил… – голос ее дрогнул, когда она осмыслила слова, которые едва не сорвались с языка. Одно дело слышать, как кто-то другой говорит о том, что собирался сделать ее отец, и совсем другое – самой высказать такие мысли. Грей просто не смогла произнести это вслух.

Обойдя кровать, Гильберт снова встал рядом с ложем Грей.

– Ты пыталась спасти его – своего отца, – потому что любишь его?

– Люблю? – недоверчиво выдохнула она. Да, верно, она хотела любви отца и отдала бы ему свою, если бы он позволил, но он не захотел. – Нет, – прошептала Грей, взглядом встретившись с Гильбертом. – Такому человеку, как мой отец, не нужна любовь. Я хотела лишь помочь ему.

Не облегчение ли увидела она на лице Гильберта, не это ли смягчило выражение его глаз, разгладило складки у рта, прежде чем – слишком быстро – наваждение исчезло?

Не решаясь осмыслить этот безумный вопрос, она мысленно вернулась к более насущным проблемам. Что будет теперь с нею? Станет ли барон по-прежнему настаивать на ее возвращении в аббатство или найдет другой способ наказать ее за тот безумный поступок, который она совершила? Грей повысила тон, хотя это причиняло ей сильную боль. Сухость собственного хриплого голоса была неприятна ей самой.

– Вы сказали, что не успокоитесь, пока не отправите моего отца в ад, – медленно начала она. – Я тоже принадлежу к семейству Чарвиков. Предадите ли вы и меня смерти?

Гильберт смотрел на девушку, глаза его сужались, пока не превратились в щелки.

– Если бы я хотел вашей смерти, леди Грей, – ровным голосом произнес он, – то не счел бы необходимым спасать вас из огня. Хотя в самом деле вы из семьи Чарвиков и более чем кто бы то ни было достойны этого имени, я вполне удовлетворюсь тем, что отошлю вас в аббатство.

Грей должна была бы испытать облегчение, услышав, что ей не причинят вреда, но это не принесло девушке утешения. Стараясь скрыть боль, которая – она знала – отражается на ее лице, она отвернулась к стене.

Мучительно долго тянулось молчание, потом Грей услышала, что барон Бальмейн сдвинулся с места. Едва начала она раздумывать, что он собирается делать, как дверь открылась и через некоторое время закрылась вновь.

Ворчун так тихо пробрался в спальню, что Грей не заметила его победного проникновения в комнату, куда ему было запрещено входить. С высунутым языком прошествовал он прямо к кровати и положил покорную голову на одеяло, глядя на хозяйку большими добрыми глазами.

Грей положила руку на голову собаки. Потом, свернувшись клубком, дала волю чувствам, которые изо всех сил сдерживала во время тягостного разговора с Бальмейном. Судорожно вздохнув, она потеряла всякий контроль над собой, лицо ее сморщилось уже в тот момент, как она подняла руки, чтобы скрыть слезы.

Стоявший в коридоре Гильберт почувствовал, насколько девушка удручена, и позволил псу войти в комнату. Теперь он слушал звуки, в происхождении которых сомневаться не приходилось. Его встревожило то, как он сам воспринял эти горестные всхлипывания. Женские слезы – слабость, которую он не мог себе позволить, но не мог и отрицать их сокрушительного воздействия на его очерствевшее, отгородившееся от нежности сердце.

Гнев оставил Гильберта. Он долго стоял, опустив голову, и воспоминания о сестре Лизанне нахлынули на него теплой волной.

Хотя разница в возрасте у них и была в семь лет, он всегда был готов утешить ее, пока она росла, превращаясь из ребенка в юную девушку. До недавних пор она нуждалась в нем как ни в ком другом. Теперь сестра вышла замуж и всей душой тянулась к другому человеку, к своему Ранульфу.

Помимо воли, движимый глубоко спрятанными чувствами, пробившимися сквозь толстую броню, в которую он заковал свое сердце, Гильберт протянул руку, чтобы открыть дверь, но сразу же опустил ее. Болью отозвалась в нем мысль об обмане Грей.

Она сделала из него дурака. Использовала для достижения своих целей, думая только о себе. Такая же, как все Чарвики.

Сочувствие отступило перед краем пропасти отчаяния. Сжав кулаки, Гильберт ушел.

– Тогда я сам отволоку ее! – гневный голос Гильберта разносился по коридору, извещая о стремительном приближении барона к комнате владельца замка задолго до того, как его сапоги загрохотали по деревянному полу.

Услышав голос лорда Бальмейна, Грей оглянулась через плечо на дверь, прежде чем снова заняться суетой во дворе замка. Она набросила на плечи одеяло и наклонилась вперед, высунувшись из окна, с которого сняла промасленное полотно. Легкий ветерок подхватил ее распущенные волосы и бросил их на лицо.

Грей заложила непокорные пряди за уши и снова принялась смотреть на вереницу слуг, снующих между кухней и главной башней с подносами, нагруженными всякими яствами, от которых к окну поднимались соблазнительные запахи. Она попыталась отвлечься от грустных мыслей, отгадывая, какие блюда готовились там, но быстро утратила интерес к этому занятию, к которому не располагало и мрачное настроение.

Стоило поднять глаза, как взгляд упирался в сооружение, поднимавшееся на месте разрушенной башни. Хотя новая башня была еще далека от завершения, возводилась она с необыкновенной быстротой. Это был настоящий подвиг. Со времени пожара прошла всего неделя.