Эйна Ли - Дорога любви

В кровь исцарапавшись, она наконец взобралась на вершину каменистой гряды и здесь задержалась на несколько драгоценных секунд, чтобы вобрать воздух в свои, казалось, охваченные огнем легкие.

В ее зеленых глазах, оглядывающих долину, читалось отчаяние. Вокруг виднелись лишь белые гребни гор да тонкая ниточка железной дороги, проходившей сквозь узкое ущелье. Сердце Роури Коллахен бешено забилось, и она со страхом оглянулась. Никого из преследователей пока не было видно. Неужели ей удалось оторваться от них?

Жадно хватая ртом воздух, Роури стала спускаться по склону горы. На середине склона она поскользнулась и, не удержавшись, покатилась вниз по острым камням, безжалостно царапавшим ее руки.

Скатившись вниз, она поднялась, чувствуя невероятную боль, и с трудом сдержалась, чтобы не разрыдаться. Ее широкополая шляпа слетела, и Роури, откинув назад рыжие волосы, сразу увидела, что на склоне появились два всадника. И тогда, забыв про боль, она снова бросилась вперед.

Сначала ущелье, по которому она бежала, было узким и каменистым, затем стало постепенно расширяться и делаться ровнее, но бежать все равно было трудно. Легкие, казалось, готовы были разорваться, а остановиться и отдышаться она не могла: каждая задержка приближала к ней преследователей. Но вот она, забыв обо всем, упала на колени, желая только одного – вобрать в себя как можно больше воздуха. Оглянувшись, она увидела, что ее преследователи уже спустились с холма и теперь во весь опор мчатся к ней. Остановить или задержать их было не в ее силах.

И тут тишину гор внезапно разорвал резкий, как сигнал трубы кавалерийского отряда, паровозный гудок. Из зеленых глаз Роури брызнули слезы, слезы последней отчаянной надежды. Она вскочила и, не чувствуя под собой ног, устремилась к далекому черному дымку паровоза.

Страх заставил пробежать еще немного, но скоро ее оставили последние силы. Все, на что она еще была способна, – это, спотыкаясь, брести кое-как вперед, с ужасом прислушиваясь к стуку копыт, который доносился до нее сзади. Этот стук был намного громче, чем свисток паровоза. Сейчас, видимо, раздастся последний выстрел. Свет померк в ее почти невидящих глазах. Ах, да она топчется на месте… Роури пошатнулась, стараясь удержаться, и прошептала:

– Боже милосердный, молю, дай мне хоть несколько минут…

Она сделала еще несколько неверных шагов, прежде чем уступить невероятной усталости и провалиться куда-то в черную мглу. Последнее, что она смогла сделать перед тем, как рухнуть на дорогу, – это протянуть руку навстречу гаснущей надежде.

Запихивая поленья в топку паровоза, доктор Томас Грэхем недовольно кривил губы, поскольку в это время мелодичное перестукивание колес вновь было нарушено голосом Калеба Мэрфи, распевающего:

– Дорогая, дорогая, дорогая Клементина. Ты ушла, ушла навеки, мне так тяжко, Клементина.

Грэхем выслушивал эту песню в совершенно ужасном исполнении машиниста уже на протяжении часа, все это время проклиная свое решение добраться до города в будке паровоза.

Томас Джефферсон Грэхем, которого его друзья на Восточном побережье называли по инициалам Ти Джеем, с досадой покачал головой, но тут же овладел собой, и его дружелюбные, цвета кофе, глаза снова приняли спокойное выражение.

Он выпрямился и постарался размять плечи. Сегодня он первый раз в жизни подбрасывал дрова в топку, хотя, надо сказать, тяжелого труда никогда не избегал. Наверное, поэтому люди, которые видели его впервые, принимали его не за доктора «Юнион пасифик», а за одного из тех здоровых парней, что работают на укладке рельсов.

Родился и вырос Томас в Виргинии; эпидемия унесла его родителей, когда он только поступил в медицинское училище. В войне он принимал участие на стороне конфедератов; после их поражения его увлекла идея строительства трансконтинентальной дороги. «Юнион пасифик» охотно приняла на работу тридцатилетнего доктора и отправила его на ветку, идущую с запада.

– Мэрф! – почти простонал Томас машинисту, который начал самозабвенно исполнять следующий куплет.

Вдруг Калеб, до того пропускавший мимо ушей все жалобы на свое пение, резко оборвал песню и крикнул:

– Что там, черт побери? – Он несколько раз дернул веревку свистка, выпустив при этом в воздух несколько струек пара. – Эй, доктор, погляди вперед!

Томас высунулся с другой стороны будки, всматриваясь в дорогу. И снова Мэрфи потянул за веревку свистка, на этот раз долго не отпуская.

– Эй, что ты там видишь?

– Похоже, кто-то бежит по дороге, – ответил Томас. – Судя по длинным волосам, женщина. – Тут он заметил всадников и изменился в лице. – Боже, Мэрф, за ней гонятся индейцы! Ты можешь увеличить скорость? – Он бросился к винчестеру, который Мэрфи держал в углу будки. – Ружье заряжено?

– Оно здесь для украшения, доктор, – с иронией проговорил машинист, вытягивая дроссельную заслонку на полный ход.

– Черт побери! – выругался Томас, целясь во всадников. – Она как раз между ними и нами. Я могу в нее попасть. – Он сделал предупредительный выстрел вверх, однако на всадников это не оказало никакого воздействия. Тогда Томас, закинув ружье за спину, стал выбираться из будки на крышу паровоза.

– Ты так можешь убиться! – крикнул ему Мэрфи.

Хотя несущийся на всех парах локомотив бросало из стороны в сторону, Томас сумел благополучно вылезти на крышу будки и прицелился как раз в тот момент, когда женщина упала. Раздался выстрел, оказавшийся удачным – один индеец слетел с лошади.

Второй всадник, видимо, счел благоразумным отступить и стал разворачивать свою лошадь. Первый индеец – он оказался раненым – с трудом поднялся и взобрался позади второго; их перегруженная лошадь медленно двинулась к горам. В этот момент Мэрфи нажал на тормоз так резко, что Томас не устоял и скатился в заполненный дровами тендер.

Из-под колес посыпались искры, повалил густой белый пар, и черная громада паровоза наконец остановилась – всего в пятидесяти футах от лежащей без сил фигурки.

– Цел, доктор? – мельком глянув на Томаса, спросил Мэрфи и, прихватив фляжку, стал спускаться вниз.

– Пострадало только мое достоинство, – сказал Томас самому себе. Он положил винчестер, выбрался из-под свалившихся на него дров и, прихватив свой медицинский саквояж, последовал за Мэрфи.