Джон Окас - Исповедь куртизанки

В другом маленьком городке двух женщин, живущих в одном доме, обвинили в противоестественных сношениях и приговорили к смерти. Церковь считала подобные отношения злом, но мне они казались совершенно естественными. Я полагала, что род человеческий наделен природным разумом. Женщины, которые предпочитали женщин, и мужчины, которым нравились мужчины, были естественной формой контроля над рождаемостью. Я вмешалась и заставила освободить женщин.

В августе я узнала, что заболела мадам де Лагард, старая вдова, у которой я работала компаньонкой и которая выгнала меня, поверив лжи своего сына. Я отправилась ее навестить. Она очень удивилась, увидев меня. Учитывая мое положение, уже сам визит в ее дом был достойной местью, но я позаботилась, чтобы ситуация стала еще более неловкой, общаясь с ней так же просто и непринужденно, как раньше. Я расспрашивала ее о здоровье, о домашних, вспоминала прошлое и пообещала, что помогу ей решить любые финансовые проблемы, если таковые возникнут. И эта притворная доброта была для нее хуже пощечины.

Когда я осенью 1771 года вернулась в Версаль, при дворе уже смирились с моим существованием. Я наслаждалась своим превосходством в обществе мадам де Мирапуа и ее подруг. Мадам де Грамон придумала слово «супессы», к которым относила мадам Фларакур, мадам Льопиталь, мадам Монморанси и других придворных дам, с которыми я обедала. За вином, супом, салатом мы уверяли друг друга в искренней симпатии, выведывали подробности чужих романов, перемывали косточки врагам и друзьям, которых не было с нами за столом. Я понимала, что эти женщины лживы до мозга костей, что им неважно, что представляем собой мы с Луи как личности, а залог нашей привлекательности – роли, которые мы играем, и место, где мы живем. Версаль был самым настоящим клубком змей. Если бы у любой из них был шанс занять мое место, она бы, не задумываясь, укусила меня в спину. А потому все их заверения в преданности не стоили ломаного гроша. Но я улыбалась и отвечала такими же обещаниями дружбы.

Мне нравилось думать, что я, Жанна Бекю, дочь швеи из Вокуле, сижу здесь, в Версале, и обедаю с принцессами, герцогинями, графинями и прочей знатью, и моим супессам приходится из кожи вон лезть, чтобы снискать мое расположение, ведь я – официальная фаворитка короля, единственная возможность войти в круг его величества.

По натуре я была ленива, алчна и распутна, но грех лицемерия мне только предстояло освоить. Каждый день я слышала признания в любви и в ответ говорила о любви к тем, кого презирала. Я уже не могла отличить истину от лжи. По доброте характера я действительно любила некоторых людей, которым об этом говорила. Но нежелание знать правду о себе не позволяло мне иметь честных друзей.

Луи не был лицемером. Разумеется, он же был королем, а ему это вовсе не обязательно. Поверхностный, сентиментальный и эгоистичный, он искренне верил, что любит весь мир, но на самом деле его интересовал лишь он сам. Мне не нужно было притворяться, чтобы завоевать сердце Луи. Он ценил мужчин за деньги, а женщин – за красоту. Какой бы я ни была – умной или глупой, любезной или грубой, – чтобы сделать короля счастливым, мне достаточно было быть красивой.

24 декабря 1771 года исполнился ровно год с момента падения Шуаселя. В Париже время от времени возникали волнения, люди требовали отменить приказ об его изгнании. Многие демонстранты несли транспаранты, обвиняющие в несчастьях прежнего премьер-министра меня. Появились новые непристойные стишки и песенки:

Трущобная девка

Теперь правит Францией.

Народ голодает —

Ее пес пьет шампанское.

Отдастся за ливр,

Отдастся за су

Придворная шлюха —

Жанна Бекю.

Луи встал на мою защиту и отправил в отставку нескольких чиновников, которые, как было известно, симпатизировали Шуаселю.

Мария Антуанетта была ярой сторонницей Шуаселя. Я слышала, что она пошла по стопам мадам де Грамон и пытается настроить против меня всех, кого только можно. Мадам де Мирапуа сказала, что она распускает слухи о том, что я пригласила в свои апартаменты папского нунция, а когда тот прибыл, принимала его, лежа в ванне.

Должна заметить, что в этой клевете была доля истины, хотя все было вовсе не так вызывающе.

Многие светские дамы, которые вели активную общественную жизнь, в том числе и мадам Виктория, дочь короля и в высшей степени добродетельная молодая особа, принимали посетителей обоего пола, принимая ванну. Все было вовсе не так бесстыдно, как может показаться, потому что белая от ароматизированного молочка вода и шапка пены надежно скрывали тело по самые плечи.

Но пусть в данном случае меня не в чем было упрекнуть, я начала всерьез беспокоиться о том, что станет со мной, когда Луи умрет и на престол взойдет Негодница Мари. Она не даст дофину забыть о прежнем премьер-министре, и Шуасель вернется. Разумеется, со мной она не сможет смириться ни при каких обстоятельствах. Меня, скорее всего, вышлют из страны, а может быть, даже посадят в тюрьму.

Я пыталась поговорить с Луи о моем будущем, но он не терпел, когда ему напоминали о неизбежном. Король ужасно боялся смерти. Тщеславие не позволяло ему серьезно думать о том, что будет с ним после смерти, что уж говорить обо мне. Он был уверен, что с его смертью наступит конец света. Чтобы избежать неприятной темы, остаток вечера король провел без меня.

Надеясь наладить отношения с Марией Антуанеттой, я пригласила ее на обед. Назначенный день был все ближе, а я так и не получила ответа. Оставалось успокаивать себя тем, что ей всего пятнадцать. Я написала ей записку с напоминанием о своем приглашении и приложила к ней пару бриллиантовых сережек в знак предложения дружбы. Нахальная девчонка не ответила мне и даже не удосужилась послать открытку с благодарностью за серьги.

Я старалась держать себя в руках. Может, если мне удастся уладить конфликт между королем и ее любимцем, она сможет доверять мне. Я предложила Луи простить Шуаселя, позволить ему вернуться, пусть и не к власти, и выплатить ему финансовую компенсацию за все лишения. Луи не мог взять в толк, что заставило меня передумать.

– Этот человек – изменник родины, – бушевал он. – Мало того, ты забыла, как он пытался опорочить тебя?

Я не могла честно рассказать ему о своих мотивах и умозаключениях, не поднимая мрачной темы, столь неприятной ему.

– Я прошу помиловать бывшего премьер-министра в интересах Франции, – сказала я. – Это положит конец протестам, у людей появятся основания восхищаться тобой.

– Мне наплевать, что думает народ, пока у меня есть ты, – отозвался он. – С возрастом я начинаю понимать, что в этой жизни важнее всего. Это ты и я. После нас хоть потоп, а?