Маргарет Пембертон - Йоркширская роза

Уолтер привез ее в Крэг-Сайд великолепным жарким августовским днем. Опрокинутая над землей чаша неба сияла голубизной, воздух был теплым, как парное молоко, а вересковая пустошь переливалась всеми оттенками пурпурно-лилового цвета.

– А ведь я могу и привыкнуть к этому, Уолтер, милый, – сказала Полли, сидяв «рено» рядом с ним в своем лучшем воскресном наряде. – Я и раньше бывала на холмах, но шла всю дорогу пешком, а это долгая и утомительная прогулка. А поездишь вот так, как сейчас, глядишь, и забудешь, на что тебе даны ноги.

Когда машина повернула к высоким ажурным воротам Крэг-Сайда, Полли глубоко вдохнула в себя воздух и выдохнула его медленно в восторженном удивлении.

Уолтер не осуждал ее за это. Четырехугольное, массивное и величественное здание Крэг-Сайда выглядело наилучшим образом.

Молчаливое изумление Полли не затянулось надолго.

– Вид что надо, любимый, – заговорила она с негромким смешком, когда машина остановилась возле широких каменных ступеней, ведущих к главному входу. – Твой отец, ясное дело, очень гордился тем, что построил этот маленький домик, верно? В нем свободно поместились бы четыре Картрайт-Холла, не меньше!

Позже, когда он показал ей внутренние покои Крэг-Сайда, Полли крепко сжала руку Уолтера повыше локтя и сказала со смешливой дрожью в голосе:

– Теперь я понимаю, милый, почему ты хочешь жениться на мне. Тебе просто нужно, чтобы я сделала генеральную уборку!

Полли оказалась не единственной, кто начал радоваться головокружительному образу жизни. Лотти в Лондоне переживала нечто умопомрачительное. Нина и Руперт со своими богемными привычками вращались в великосветских кругах, а Лотти с восторгом следовала за ними.

Молодые и обаятельные герцог и герцогиня Строи, а также еще более молодая и невероятно общительная кузина герцогини посещали летние балы в самых аристократических домах Лондона. Устраивались приемы под полосатыми тентами-маркизами в огромных садах и увеселения на роскошных частных прогулочных яхтах. По вечерам затевались веселые и шумные общие игры, фанты, шарады и бог знает что еще, а ближе к осени начались концерты, оперные и балетные спектакли.

Руперт был молодым человеком, способным вызвать ни на минуту не умолкавший смех у самого степенного общества, собравшегося за одним столом, и хотя творческая энергия Ноуэла била ключом, побуждая его работать так, как никогда в жизни, он нередко сопровождал их; сидя рядом с Лотти и одной рукой обнимая ее за плечи, Ноуэл хохотал до колик над остротами и вдохновенными розыгрышами Руперта.

Иногда ранним утром, перед возвращением домой, они втроем отправлялись в клуб с бассейном на Беркли-стрит. Нина и Лотти состязались друг с другом, кто глубже нырнет или дольше проплывет под водой. Потом на полчаса удалялись в турецкую парильню для восстановления сил, болтали, смеялись и наслаждались мороженым, которое Руперт присылал им туда.

Талант Нины как модельера роскошных и экзотических туалетов вскоре стал предметом разговоров в высшем обществе, и каждая из сколько-нибудь заметных дам желала носить платье, придуманное блестящей и ослепительно красивой молодой герцогиней. И Лотти, которая когда-то обиделась на Нину за то, что та изображает ее на своих эскизах, теперь охотно и с удовольствием служила живым манекеном для невероятно изысканных одеяний, созданных Ниной под впечатлением от спектаклей Императорского русского балета или выставок ар-нуво в Королевской академии.

Теплые отношения между Лотти и Ниной день ото дня становились все более прочными, и Лотти порой задумывалась, не стала ли Нина, а не Роуз ее «самой лучшей» подругой. Она чувствовала себя в Лондоне дома в большей степени, чем в Йоркшире. А Ноуэл, который из принципа отказывался избавиться от тягучего северного выговора, прочно вошел в блестящий, влиятельный, чуждый условностей круг друзей Нины и Руперта.

Лотти, всем сердцем уверовавшая в талант Ноуэла, до чрезвычайности им гордилась.

– Я сказала русскому послу, что ты мог бы расписать фресками стены в их посольстве – жизнерадостно заявила она Ноуэлу после того, как посол, граф Бенкендорф, вальсировал с ней на балу в Ланздаун-Хаусе; в следующий раз, когда граф Бенкендорф на приеме в посольстве познакомил ее со своим великим соотечественником Шаляпиным, Лотти высказалась не менее жизнерадостно: – Я сказала Шаляпину, что ты мог бы написать с него прекрасный портрет. Только подумай, дорогой! Об этом узнает весь Лондон, и тебя просто завалят заказами!

Напрасно Ноуэл пытался втолковать ей, что не пишет фресок и что он не портретист. Он лишь напрасно сотрясал воздух своими пояснениями. Лотти продолжала в том же духе, совмещая в себе функции целого рекламного агентства и добиваясь, чтобы имя Ноуэла Сагдена было на устах у всех людей, имеющих вес в обществе.

Лотти поставила перед собой цель стать достойной Ноуэла. Для этого следовало прежде всего пополнить свое образование, надо признаться, весьма жалкое, так как занималась она только с домашним учителем, не более того. И Лотти начала посещать лекции в больших картинных галереях и музеях, ходила на концерты, выучила наизусть кучу стихов Шекспира и отрывков из его пьес. К великому изумлению Ноуэла, она даже посещала рисовальные классы в художественном училище.

Они были теперь любовниками. В утонченном и лишенном житейских предрассудков кругу, в котором они вращались, это не вызвало ни малейшего осуждения. Втайне от Уолтера и при молчаливом попустительстве Нины экономка, проживавшая в доме на Баттерси, была уволена, и Лотти все больше и больше времени проводила у Ноуэла, собирая и увозя свои вещи в дом Руперта и Нины только перед мимолетными родительскими наездами Уолтера.

К концу года, когда Сара и Уильям переехали в маленькую квартирку в удобном соседстве со зданием парламента, Гарри получил свои офицерские нашивки, а Роуз сделалась правой рукой Уолтера на фабрике, Лотти была прямо-таки осаждаема поклонниками и соискателями ее руки. Она обожествляла лишь Ноуэла, но поклонение ей было весьма лестно и приятно.

– Граф Бенкендорф говорит, что волосы у меня словно золотые нити, – сказала она, сидя в шезлонге, но не откинувшись, а подобрав под себя ноги, чтобы удобнее было наблюдать, как работает Ноуэл над большим полотном.

Но ее надеждам возбудить его ревность суждено было испариться в одно мгновение.

– Бенкендорф пришел бы к иному мнению, если бы знал, что это золото из бутылочки, – со смешком ответил Ноуэл, не сводя глаз со своей работы. – Ты не принесешь мне скипидару, любимая? Я весь израсходовал.

– Да, мы прожили этот год без войны, но это еще не означает, что войны вообще не будет, – сказал Роуз Гарри, когда вез ее в машине обратно в Крэг-Сайд после визита на Бексайд-стрит.