Карен Рэнни - Моя безумная фантазия

«Ты одарена способностью мечтать, девочка. Не потеряй ее. Мир может оказаться довольно-таки жестоким местом, если ты не научишься время от времени забывать о нем».

Слова отца прозвучали в голове Мэри-Кейт подобно эху давно умолкнувшего колокола. Что сказал бы Патрик О'Брайен о ее нынешних действиях? Смог бы понять, что это ее путешествие стало кульминацией мечты, которую она лелеяла в течение стольких лет? Или просто сказал бы, что она совершает глупость и что любопытство еще никогда до добра не доводило?

Мэри-Кейт никогда не узнает его мнения. Отец уже много лет пребывает с ангелами.

Она знала, что, вполне вероятно, затевает неразумное дело и в конце пути не найдет того, что ищет. Но ради единственной возможности обрести это желаемое она продала все нажитое за последние четыре года, покинула маленький дом на Белл-стрит и направлялась теперь из Лондона на север. Воспоминания десятилетней давности давали Мэри-Кейт необходимые зацепки: фамилию отца ее матери, название деревушки — Денмаут — и мечту, связанную с надеждами на будущее.

Девушка передвигалась быстрее, чем предполагала: кто-нибудь да подвозил ее, а ведь она рассчитывала большую часть пути пройти пешком. Утром Мэри-Кейт воспользовалась любезностью одного фермера.

— Возил свой товар в самый Лондон, — объяснил он и похвастался вырученной суммой.

Мэри-Кейт улыбнулась и поздравила его, забираясь в фургон со всей возможной грацией, на какую была способна после пяти дней дороги.

Путешествие оказалось не слишком тяжелым, хотя уже наступил ноябрь. По утрам было свежо, но днем становилось тепло, и она даже находила путешествие приятным. Удивительно, однако, насколько оглушительной была окружавшая ее тишина! Конечно же, слышались звуки леса, иногда встречался направлявшийся в Лондон дилижанс. Время от времени Мэри-Кейт проходила мимо фермы или деревенской околицы. Но поговорить-то было не с кем, и это ощущение оказалось непривычным и новым для нее. Всю свою жизнь она находилась среди людей.

В просторном фургоне можно было даже вытянуть ноги, что Мэри-Кейт и сделала, укрыв плащом показавшиеся из-под юбки щиколотки. В углу фургона стоял деревянный ящик с клеймом мастерской по производству керамики «Этрурия», надежно обвязанный веревкой. Девушка подумала, что там, наверное, чашки, блюдца и маленькие тарелочки, скорее всего подарок фермера жене.

На чудесном сливочнике Мэри-Кейт, выбранном с любовью и с сожалением проданном, чтобы осуществить путешествие, стояло то же самое клеймо.

На одежду денег не осталось, а жаль: она купила бы хороший отрез грубой полушерстяной ткани и сшила бы подходящие для путешествия платье и плащ. Ее нарядная одежда собирала пыль и побуждала встречных приставать к ней с расспросами, хотя по большей части люди просто с любопытством разглядывали Мэри-Кейт, не желая вступать в разговор, впрочем, так же как и она.

Арчер Сент-Джон не видел ничего привлекательного в поездке в Сити. В Лондоне никто не встретит его с распростертыми объятиями. Его ожидали пересуды, высказываемые шепотом догадки и усилившееся отчуждение с теми, кого Арчер невзлюбил задолго до того, как они решили, что его общество им не подходит. Забавная ситуация: получить отказ там, где он и так избегал появляться. Стало известно о прибытии принадлежавшего Сент-Джону корабля «Гебриды», с ним могли прийти и вести об Алисе. Маленькой надежды на это оказалось достаточно, чтобы выманить из своего убежища даже Сент-Джона Отшельника.

Вспомнив о своем прозвище, Сент-Джон криво усмехнулся. Оно появилось у него еще в школе — он не переносил своей многочисленной родни. Благодаря же событиям последнего года оно прочно прилипло к нему: Сент-Джон Отшельник. Никто так не стремится оставить свет, как тот, кто устроил жизнь по своему вкусу и разумению.

Он с увлечением читал, хотя это занятие было не в чести у людей его круга. Он ездил верхом, считая этот способ передвижения по своим владениям самым удобным, но не был одержим лошадьми, поскольку находил это исключительно нелепым для человека его положения. Он занимался делами, которые не вызвали бы интереса у тех, кто убивал время в модных салонах. Тем более странным казалось, что такое меткое прозвище он получил от людей, которых в нем интересовал разве что покрой его сюртука.

Экипаж сделал поворот, и Сент-Джон ухватился загорелой рукой за кожаную ручку над дверцей. Чуть улыбнулся, с удовлетворением отметив, что кучер неукоснительно выполняет каждое желание хозяина. С Молуккских островов прибывали «Гебриды», и Сент-Джону нужно было успеть встретиться с капитаном. Поэтому верный слуга не жалел лошадей.

Может, у капитана будут какие-нибудь вести об Алисе?..

Мэри-Кейт высунулась из фургона. Приближавшийся стук копыт становился все громче, перерастая в угрожающий шум. Узкая дорога едва могла вместить сразу две повозки, и поворот впереди, без сомнения, представлял опасность.

После нескольких неудачных попыток завязать с фермером беседу Мэри-Кейт поняла, что он почти глухой. Наверняка именно поэтому, а не из-за упрямства он не желал посторониться и переждать встречный экипаж.

Зловещий стук копыт отдавался низким, монотонным эхом, предупреждая о появлении сверкающей упряжи и широкогрудых коней.

Запряженный четверкой вороных экипаж направлялся в сторону Лондона. Угольно-черный цвет его говорил сам за себя.

Увы, фермер не спешил остановить своих неповоротливых ломовиков и, кажется, не слишком тревожился по поводу крутого поворота впереди. Может, он не видит экипажа или неправильно оценивает его размеры?

Как странно замедляется время, пока не истечет все, до капли… Мэри-Кейт видела, как встал кучер, могучие руки его напряглись, заставляя лошадей сбавить на повороте скорость, а ноги уперлись в тормоза, которые жалобно завизжали. В следующую секунду передняя пара лошадей наскочила на фургон фермера — узкая дорога и опасный поворот не оставили животным места Испуганное ржание чистокровок, ответный испуг ломовиков фермера — все слилось в один высокий, пронзительный звук Фургон от толчка покачнулся и начал медленно валиться набок.

Мэри-Кейт почувствовала горячее дыхание, вырывавшееся из раздутых ноздрей, увидела прямо перед собой мощную лошадиную грудь и, казалось, ощутила, как впилась в потную шкуру упряжь. Вокруг замелькали мускулистые ноги и железные подковы. Девушку окутал запах кожи, рядом взлетели щепки, послышались крики и возгласы, но больше всего ее поразила боль, бесконечная, нестерпимая боль.